Незабываемые дни

— Ты у меня известная трусиха! А чего тебе бояться! Над тобой бог, а около тебя, около твоей постели, хороший дог! — шутливо сказал Кубе, услыхав, как повернулся на полу огромный пес.

— Ты говоришь глупости, ты даже обижаешь бога. Я спрашиваю про людей… Боишься ли ты их?

— Ну что это за вопрос? Если бы я боялся, я не стал бы гаулейтером… Они боятся меня!

Но он чувствовал, что это сказано им разве только для того, чтобы успокоить свою трусливую жену. Он чутко прислушивался к каждому звуку в доме, на улице, в городе. Тревожно вздрагивал, когда раздавался где-нибудь вблизи внезапный выстрел, или кто-то быстро пробегал по улице, или этот неуклюжий дог задевал в комнате какую-нибудь вещь. Он нервно вскрикивал тогда:

— Кто там?

И, чувствуя, как холодеет рубаха на спине, торопливо включал свет. Ворчал:

— Сколько раз я говорил: не оставлять лишних вещей в спальне. Придется отослать этих глупых горничных на работу в Германию. Их там научат работать!

А эта неугомонная Анита все не спит. По тому, как она ворочается, Кубе знает, что жена собирается еще о чем-то спросить. И он предупреждает ее:

— Давно уже пора спать. Дай мне покой: у меня утром срочные дела в гетто.

— В гетто? — и в голосе Аниты Кубе слышит мечтательные нотки. Она говорит:

— Прости, это последний вопрос! Адъютант говорил мне, что у них в гетто попадаются хорошие золотые вещи… Ты же знаешь, я тебе сказала, наша Луиза, моя племянница, выходит замуж. Она такая бедная, наша Луиза! Я надеюсь, ты мог бы там взять что-нибудь… было бы так кстати послать ей хороший подарок к свадьбе!

Если не обещать ей, она еще долго-долго будет говорить об этой бедной Луизе.

— Завтра поговорим… Ну, обещаю тебе. Я так хочу спать.

В доме тихо-тихо. Слышатся осторожные шаги часового на улице, тихие голоса караульных во дворе, в садике, в вестибюле. Сторожкая тишина стоит над темными и молчаливыми улицами разрушенного города.

16

Уже дня три группа Вилли Шницке следила за большим аэродромом. Днем диверсанты скрывались в лесу, где в глухой чаще была замаскирована известная нам эмка. Ночью Вилли со своими людьми подбирался к самому аэродрому, до границ летного поля.

Днем на аэродроме было всегда людно. Небо полнилось рокотом моторов. Одни истребители приземлялись, другие поднимались в воздух. Ночью над летным полем стояла тишина, тут была сосредоточена дневная авиация. Вилли как-то удалось подобраться ночью к месту, где стояли автомашины эскадрильи. Он поджег один грузовик. Но тут поднялось такое, что они чуть не попали в руки красноармейцев. Спасло ржаное поле, в котором диверсанты спрятались и переждали опасность.

И вот они опять около аэродрома. Лежат, спрятавшись в небольшом кустарнике на опушке леса. Над головой темное июльское небо. Легкие облака. Только кое-где сквозь тонкое сито облаков пробиваются редкие звезды. В руках Вилли, Ганса и. Макса ракетницы, в карманах подготовлены ракеты. Еще раньше, когда работал радиопередатчик, им приказали помогать своей авиации выискивать советские аэродромы.

— Вот бы дать отсюда радиограмму, сразу бы разбомбили аэродром! — вслух мечтает Вилли.

— Видать, плохой ты мастер, хвастался только, что все понимаешь в передатчике. А ничего не умеешь! — поддразнивал его Макс.

— Замолчи, а то я заткну тебе глотку! — оборвал его Вилли.

Молчали, прислушиваясь к ночным звукам, к лесным шорохам, к нахальному крику совы в лесном овраге. Порой от аэродрома доносятся приглушенные травой шаги, видно, сменяется караул. Проедет по дороге несколько машин с потушенными фарами, и опять все тихо. И вдруг возникли новые звуки, которые сразу насторожили людей. Звуки приближались, росли, наполняли легким дрожанием ночной воздух. И еще больше притихло все на земле. Исчез небольшой огонек, который изредка мигал на окраине аэродрома. Видно, где-нибудь горела коптилка, недостаточно замаскированная. Теперь и ее не видно, этой маленькой световой точки.

А звуки нарастали, приближались…

— Наши, наши! — зачарованно шептали три диверсанта.

А на аэродроме было тихо и глухо. Ни звука, ни огонька. Неподвижно стояли прожектора. Не откликаются зенитки и пулеметы, что у самой опушки, — их видели собственными глазами диверсанты. Молчат зенитки, как завороженные.

Вилли был так взволнован гулом своих самолетов, что чуть не забыл подать команду. Но спохватился, приказал помощникам подготовиться.

Вот уж над самой головой слышны знакомые, долгожданные звуки.

— Ракеты! — шопотом приказал Вилли.

В темное небо взвились разноцветные огни и, рассыпая искрящиеся блестки, описывая светлые дуги в сторону аэродрома, медленно растаяли в воздухе.

— Еще раз!

Снова зажглись в небе огоньки пестрого фейерверка, и, пока они опускались и гасли, по земле метались черные тени от деревьев, кустов и, набирал молниеносную скорость, бесследно исчезали в непроглядной темени, еще более густой, более устойчивой после того, как угасли ракеты.

Каждый из трех диверсантов слышал порывистое дыхание другого.

— Когда же они? Скоро ли? — сверлила мозг неотвязная мысль.

А вокруг царила мертвая тишина. Ни звука, ни живого отблеска огонька с аэродрома. Только в небе попрежнему гудели моторы, но все слабее и слабее. Еле слышные, замирающие звуки и еле уловимое дрожание воздуха доносились оттуда, с востока, куда взяла курс воздушная эскадра.

Вилли в бешеном бессилии распростерся на земле.

— Сволочи, кто дал им право не замечать моих сигналов! Они ответят перед верховным командованием за то, что упустили такую исключительную добычу…

Понуро молчали второй и третий.

С запада вновь послышался все тот же знакомый, нарастающий гул! В ночной тьме шла на восток вторая эскадра. Снова мелькнула, ожила угасшая надежда. Проскользнула мысль: «А, может, те просто не заметили? И можно ли увидеть ракеты сквозь эти тучи?»

Вторая эскадра летела ниже. Гудение моторов было настолько сильным, что отдавалось больно в ушах. Вилли оживился и, поднявшись во весь рост, почти отчаянно скомандовал:

— Пускай!

И только взлетели ракеты, как откуда-то сбоку полоснула сухая очередь автомата и кто-то совсем уже близко прокричал будто над самым ухом — так по крайней мере показалось Вилли:

— Стой, стой, гады!

Было уж некогда хвататься за пистолеты. Диверсанты бросились бежать без команды, одним только инстинктом направляясь в сторону леса. Впереди Вилли бежал Ганс, его можно было распознать по характерному, только ему свойственному сопению.

И тут прогремела вторая очередь из автомата. Вилли даже увидел судорожные вспышки этих страшных теперь огоньков. Наверное, диверсантов обходили сбоку, чтобы отрезать дорогу к лесу. И еще не захлебнулся сухой треск автомата, как воздух разорвал отчаянный крик: