Незабываемые дни

— Эх ты, иуда, за стакан воды фашистам продал!

Красноармеец хотел еще что-то сказать, но немец его сильно ударил прикладом.

Красноармеец оглянулся, остановился на минутку:

— Ты чего разошелся, фриц!

Другой гитлеровец вскинул винтовку и выстрелил в пленного. А когда тот упал, выстрелил в лежачего еще несколько раз. Женщины в ужасе бросились в стороны, разбежались по дворам. По улице проходили последние пленные. Солдаты, стрелявшие в человека, присоединились к конвою. Вскоре колонна скрылась за поворотом улицы, поднятая пыль медленно оседала. Из ворот выходили взволнованные женщины, по одной и группами собирались около убитого красноармейца. Он лежал на раскаленной мостовой, подвернув под себя руку. Был он совсем еще молодой, лет двадцати, не больше. Рядом с ним лежала его скатанная шинель, немного в стороне — солдатский котелок.

Из хат вышли мужчины. Сбежались дети. Но их прогнали:

— Идите, идите домой, нечего вам тут делать.

— Похоронить человека надо… Не лежать же ему на улице!

К людям присоединился Игнат.

Из ворот вышел и Юшке. Он, повидимому, куда-то собрался: на голове у него была кепка, в руках небольшой чемоданчик.

Люди расступились перед ним, чтобы дать дорогу. Рассеянно взглянув на убитого, он сказал:

— Закопайте где-нибудь.

Люди возмутились:

— Что значит закопать? Это не скотина, а человек. Похоронить надо по-человечески…

И тут вмешался другой голос. Это заговорил Лявон Красачка, подошедший вместе с Игнатом:

— Ты что за командир такой тут явился, что приказываешь?

— А вот и приказываю, если нужно… А ты выполняй!

Но Красачка не успокоился. Он вплотную подошел к хозяину домика, спросил в упор:

— Ты зачем, душа собачья, человека на смерть выдал? Что, он тебе обиду какую сделал?

Юшка рассеянно посмотрел на Лявона, что-то хотел оказать, но, махнув рукой, собрался итти дальше. Это уже возмутило Красачку. Он схватил Юшке за рукав.

— Тебя спрашивают или кого другого? Отвечай!

А уж со всех сторон наседали женщины, жадно ловя каждое слово, бросая сердитые взгляды на этого негодяя, который стоял теперь, видимо, растерянный, не зная, что сказать людям. Наконец, он бросил пренебрежительно:

— Я не собираюсь отчитываться перед вами! — и явно вознамерился продолжать путь.

— Нет, отчитаешься, убийца. Народ требует, негодяй! — и Красачка так рванул его за полу пиджака, что с треском отлетели пуговицы, и Юшке еле не ткнулся носом в землю. Он сразу весь побелел, затрясся, как в лихорадке, и вдруг выхватил револьвер. В тот же миг сильный удар выбил револьвер из его руки. Это сделал Игнат, который, стоя позади Юшке, пристально следил за каждым его движением. Кто-то носком сапога отбросил револьвер дальше. Юшке отступил на шаг, но и сзади его встретил добрый подзатыльник. Юшке весь напрягся, крикнул:

— Вы ответите за это безобразие!

— Нет, ты ответишь, пес!

Оглушительный удар свалил Юшку на землю. Он дико крикнул, завизжал, угрожая самыми лютыми расправами, всеми карами, которые принесли фашисты в этот мирный город.

— А, он еще угрожает, душегуб! Мало нашей крови напился, собака?

В какую-нибудь минуту все было кончено. И когда тот затих навсегда, люди начали молча расходиться. Перед этим уговорились:

— Упаси боже, если кто заикнется об этом не миновать ему той же доли.

Некоторые женщины шептали расходясь:

— Боже, боже, еще одного человека убили… За один день!

И, услышав эти слова, кто-то гневно сказал:

— Не человека, а собаку!

И все замолчали.

Юшке потащили через огороды в лес к яме, где добывали глину для кирпичного завода. Туда его и бросили, засыпали кое-как землей.

Когда возвратились оттуда небольшой группой, Игната отвел в сторону парень и заговорил с ним. Игнат немного знал его по районным партийным собраниям, где этот парень часто выступал со своими железнодорожными отчетами. Работал он слесарем в депо.

— Вот что… как тебя звать?

— Игнат.

— Так вот что, Игнат… Хлопец ты, видать, свой… С этим делом хорошо управились. Небольшое дело, но лучше, чем ничего. Одним фашистским псом меньше на нашей земле. Это же сотрудник гестапо. Раньше он шпионом был. А их ведь много, этих собак. И если каждый из нас — вот ты, я, все наши товарищи, если каждый из нас загонит в могилу хотя бы по одному псу, то их бы стало так мало, так мало, что ты себе…

— Это я понимаю, тут нечего говорить.

— Тем лучше! Я говорю тебе об этом для того, чтобы ты знал: надо что-то делать, чтобы фашисты почувствовали.

— Ты мне толком скажи, к чему ты речь ведешь?

— Толком? Толк тут очень простой. Или итти к фашисту в ярмо, или так делать, чтобы этот самый фашист ноги вверх задрал.

— Чудак, да мне хочется, чтобы все они околели, чтобы они все повытягивали ноги! Но к чему ты клонишь?

— Я спрашиваю напрямик: готов ты принять участие в таких делах, от которых гитлеровцам будет муторно? Если готов, то дадим тебе такую работу. Одно, что скажу, это… немного и опасно… Это смертью пахнет, если, скажем, неудача, если случайно попадешь к ним в зубы… И не простой смертью, а тяжелой, мучительной…

Игнат о смерти не думал. Пусть о ней думают враги. Да и возраст у него не такой, чтобы задумываться о разных смертях. Еще неизвестно, какие из них лучше: тяжелые или легкие. Нет, такие вопросы не волновали Игната. Он машинально спросил:

— Кто это мы?

— Не понимаю.

— Ты же говоришь: работу тебе дадим.

— А… ты об этом! Сам понимать должен: мы — это партия, народ… Понял, наконец?

— Так бы сразу и сказал, а то в жмурки играешь. Согласен я на все, вот что… хоть сегодня, хоть завтра!

— Я и знал, что ты будешь согласен. Ты на станкостроительном работаешь?

— Работал. Завод теперь стоит.

— Опять начнет. Вот там и будет твоя работа. А какая именно, сообщу потом.

Парень распрощался с Игнатом, сказав, что свяжется с ним в ближайшее время.

Самые разнообразные мысли волновали Игната. Ему казалось, что сбылась, наконец, его мечта встретиться с теми людьми, которые так отважно стреляли среди бела дня в большое скопище врагов. Их так и не поймали гитлеровцы, хотя в тот день хватали без разбору и арестовывали каждого встречного и поперечного.