Незаменимый вор

– Вот тебе и ну! – огрызнулся Христофор. – Не к бутылкам он нас вел!

– Как, не к бутылкам? – Джек был страшно заинтригован. – А к чему ж тогда?

Христофор тяжело вздохнул.

– Напрягите-ка память граф. Помните, я рассказывал, как вытащил ящик с бутылками со «Старца Елизария»? Наверняка, помните. Даже такой... вельможа, как вы, не мог бы забыть этого занятного рассказа.

– Ну, – кивнул граф. – И что дальше?

– А дальше – я обрызгал ящик фиксатором, чтобы получить его копию – одну, вторую, третью – в общем, продал я целый штабель. Правда, это была одна видимость. Вы еще помните, как действует фиксатор? Ведь с его помощью мы обвели вокруг пальца ифрита в «Н-ске-2000»! Помните – фальшивые ящики с надписью «Полиноид»?

– Да что ты пристал? – не вытерпел граф. – Все я помню! Но при чем тут наш нюшок?

– Фиксатор – это вещество, которое вырабатывает самка Миражинского нюшка. С его помощью она спасается от хищников – заставляет их подкрадываться к бесплотному фантому, а сама тем временем удирает. Самцы нюшков, наоборот, именно по этим следам отыскивают своих самок. Они чувствуют этот запах чуть не за сотню миль, понимаете?

– Э-э... – неопределенно протянул граф. – Ну?

– Бутылки пахнут самкой. Мы покупаем самца, и он приводит нас к бутылкам. Что непонятно?

– А почему же он здесь-то, в Москве, не привел? – дотошно выпытывал граф.

– Да потому что самку он почуял! – заорал Гонзо. – Настоящую сучку, а не следы какого-то там фиксатора, понятно тебе?

– А! – прозрел Джек Милдем. – Самку! Они ведь самку по телевизору показывали! Ну точно! Я же сразу сказал: смотрите, у них тоже нюшок! Правильно? И вот что я вам скажу: наших бутылок вообще никогда в Останкино не было! Теперь ясно?

– Вот теперь ясно, – сказал Христофор. – Спасибо за науку, граф.

Джек хотел поделиться еще какими-то соображениями, но Гонзо только отмахнулся от него, нагоняя княжну.

– Оля, не расстраивайся. – тихо сказал он. – Не все еще потеряно...

Он тронул ее за рукав. Княжна дернула плечом и хмуро на него посмотрела. Но в ее глазах уже не было злобы, в них стояли слезы. Ольга сердито вытирала их тыльной стороной ладони, а слезы все текли и текли. Тогда она отвернулась.

Христофор искал слова, которые могли бы утешить ее, но что он мог сказать? Снова звать с собой в Ялту девятьсот третьего года? В Ливадийский дворец, к морским купаниям и экологически чистой пище? Но это означало, что княжне придется отказаться от погони за ифритами. Страшно было подумать – сказать такое Ольге. А что еще он мог предложить? Промучавшись с минуту, он сказал совсем другое:

– Ты помнишь, как нюшок заметался тогда, на Лубянке, когда мы шли по следу? Что-то ему явно мешало. Может быть, там есть и второй след. Нужно попробовать...

Ольга кивнула. Она не смотрела на Христофора, но положила свою мокрую ладонь на его руку.

– Оля! – едва слышно произнес Христофор. И не мог прибавить больше ни слова.

Длинные ресницы с капельками слез, дрожа, поднялись – княжна посмотрела на него. Губы ее шевельнулись – она была готова сказать ему что-то очень важное...

Но рядом уже стоял граф.

– А теперь вы мне объясните, – грозно заговорил он, – наши-то бутылки – где?!

– Нет, я не могу больше! – Ольга вдруг оттолкнула его и побежала.

Христофор бросился за ней.

– Оля, что с тобой? – кричал он. – Подожди!

Но она уже скрылась за углом. Добежав до поворота, Гонзо заметался, как нюшок на Лубянке. Ольги нигде не было видно. Она могла свернуть и налево, во двор, и направо – в чахлый садик, а то и вообще добежать до следующего угла... Он заглянул в садик, но обнаружил лишь стаю непуганых воробьев, деловито скачущих по голой земле, да кошку, старательно показывающую воробьям, что греется на солнышке. Тогда он перешел через улицу, нырнул в темную, запашистую подворотню и оказался во дворе какого-то не то склада, не то мастерской. Ольги тут тоже не было. Гонзо повернулся было, чтобы уйти, но вдруг застыл, раскрыв рот, и долго стоял, не шевелясь, пока не убедился что перед ним не мираж. Посреди дворика, между кучей металлолома и тремя поддонами кирпича, возвышался похожий на старую трансформаторную будку... межмирник «Леонид Кудрявцев».

– Оля! – шепотом прокричал Христофор. – Оля, иди сюда! Мы спасены!

Предание об эликсире владения

Непреоборимое волнение охватывает смиренного повествователя по мере приближения к печальному, но поучительному концу этой истории. Была ли она достойна драгоценных властительных ушей? Об этом судить Всемилостивейшему Покровителю искусств и наук, справедливость которого сравнима лишь с его же милосердием. В неоплатном долгу пребывает рассказчик, чью простую речь Повелитель Народов пожелал выслушать до конца, несмотря на чрезвычайную занятость государственными делами и болезнь любимого слона. Сей неоплатный долг побуждает меня теперь совершить последнее, чрезвычайное усилие, чтобы заслужить одобрение Затмевающего Светила и скромное вознаграждение, которое будет угодно вручить мне его непревзойденной щедрости. Наберись же терпения, о Величайший из слушателей этой истории, и ты узнаешь, чем она завершилась!

Вынесенные к свету из-под сумрачных сводов пещеры, Вайле и Адилхан были ослеплены таким ярким сиянием, какого не бывает и в самый солнечный день. Ифрит, спасший их от кровожадных халваров, разомкнул свои поистине жаркие объятья и тут же бесследно исчез. Закрываясь рукой от слепящего света, падишах приоткрыл глаза, но лишь на мгновение – сутки, проведенные в кромешной тьме, не позволяли быстро привыкнуть к такому освещению. Одного взгляда, впрочем, было достаточно, чтобы понять, как далек был от истины бедняга Пулат, принимая этот свет за дневной.

Адилхан и Вайле находились в огромном зале, не имеющем окон. Здесь был лишь один источник света – белый шар, без видимой опоры паривший под потолком. Но этот источник мог соперничать в яркости с самим дневным светилом. Постепенно привыкая к его сиянию, падишах смог рассмотреть стоящую на полу посреди зала огромную чашу красного камня, до краев наполненную темной, чуть поблескивающей жидкостью. К удивлению Адилхана, слепящий шар вовсе не отражался в жидкости, вместо этого в глубине ее слабо мерцали разноцветные огни.

– Да ведь это же... – начала Вайле, и тут же умолкла.

– Что – это же? – спросил Адилхан.

– Нет, нет, ничего! – девушка уже справилась с собой. – О, великий падишах! – заговорила она совсем другим голосом. – Ты спас меня от неминуемой гибели, и я хочу немедленно отблагодарить тебя!

– Кхм! – Адилхан был несколько озадачен. – В каком смысле – немедленно?

Но она уже обвила его шею руками, прижалась губами к его губам, нежными пальцами провела по спине. Он, наконец, решился обнять ее – она отвела его руки, нежно, но настойчиво заставила вытянуть их по швам, а затем вдруг опустилась на колени и обняла его ноги.

– Вайле! – изумился падишах. – Что ты делаешь?!

Он хотел было поднять ее, но обнаружил вдруг, что не может шевельнуться. Все его тело было плотно оплетено тонкой, как паутина, но чрезвычайно прочной нитью.

Девушка, тем временем, преспокойно поднялась, отряхнула колени и с интересом осмотрела результаты своей работы. Адилхан рванулся изо всех сил, но не смог порвать ни одной нити, они только сильнее врезались в его тело.

– Не дергайся, – устало посоветовала Вайле. – Стой смирно.