Незавершенная месть. Среди безумия

– Думаете, я украл скрипку, да?

Вебб набычился, глаза сверкали из-под шляпы. Так глядит лисица, загнанная в ловушку.

– Боже упаси! Ничего такого я не думаю.

Вебб шагнул к ней.

– Вебб! – воскликнула Бьюла, поднимаясь на ноги и по-прежнему держа чашку с отваром. Свободной рукой она продолжала тереть себе грудь.

– А я еще гадаю, чего это нутро пищу не принимает! Будет оно принимать, как же, когда мой сын так себя ведет! Успокойся. Выслушай румны.

Но Вебб уже завелся:

– Вы не лучше остальных. Нет, вы даже хуже! Явились сюда, к нам, ели наше жаркое, плясали под наши песни, делали вид, будто понимаете рома. Но теперь личина сброшена. Теперь я вижу: вы – полукровка. Не цыганка и не гаджо. Метис, полуцыган – он все равно что змея. Не успеешь спиной к нему повернуться – ножом ударит.

– Довольно, Вебб! Хватит. Негоже такое говорить.

Бьюла кивнула на Бусал. Оказывается, Пейши успела подойти, сесть на бревно и теперь качала дочку на коленях.

Мейси перевела взгляд с Вебба на Бьюлу, тряхнула головой. Она неправильно выбрала время для разговора, не сумела найти подходящие слова. Лучше ей уйти.

– Я знаю правду, мистер Вебб. Знаю. И я могу вам помочь.

Мейси пожала Бьюле руку и пошла прочь.

Не успела она сделать и нескольких шагов, как услышала визг Пейши, за которым последовал крик Вебба:

– Бьюла! Бьюла!

Мейси метнулась обратно. Старая цыганка хватала воздух ртом, глаза у нее выпучились. Она пыталась что-то сказать, но слова были едва слышны. Вокруг собрались члены табора. Пейши стояла на коленях, баюкая голову свекрови.

– Отойдите все! Ей нужен воздух! – неожиданно для себя распорядилась Мейси.

Слова эхом отозвались в ушах. Мейси взмахнула рукой, чтобы придать веса своему приказу.

– Делайте, как она велит, – сказал Вебб. – Дайте Бьюле воздуху!

Мейси пощупала пульс. Биение крови еле ощущалось.

– У нее плохо с сердцем, Вебб.

Пейши стала вынимать гребни из Бьюлиных волос. Серебристые пряди рассыпались по плечам старой цыганки. С каждой секундой разглаживались морщины на смуглом лице. Бьюла жестом подозвала сына. Мейси отступила, Вебб склонился над матерью. Из последних сил она уцепилась за его рубаху, притянула его ближе. Вебб обнял мать за плечи, Пейши по-прежнему держала ее голову на коленях. Низко-низко нависая над Бьюлой, Вебб слушал ее шепот. Глаза его покраснели, он кивал, не разжимая объятий.

– Послушай румны, сынок. Она тебя освободит, – вот все, что смогла различить Мейси в бормотании умирающей цыганки.

Наконец, собрав остатки сил, Бьюла заговорила достаточно громко, чтобы ее слышали все члены табора:

– Он – мой сын. Теперь он поведет вас.

Вебб зарыдал.

– Нет, нет, Бьюла, не уходи. Не оставляй нас.

Но Бьюла только улыбалась, тянула руки к кому-то невидимому и говорила с нежностью, какой Мейси еще не доводилось встречать.

– Освободись, мальчик. Сбрось тяжесть с плеч.

Мейси шагнула вперед, опустилась на колени, еще раз пощупала пульс Бьюлы и прислушалась к ее дыханию. Но старая цыганка больше не дышала. Мейси отстранилась.

– Она умерла. Примите мои искренние соболезнования, – сказала Мейси, обращаясь к Веббу и Пейши.

Обеими ладонями Пейши обхватила голову покойной, большими пальцами закрыла ей глаза. Затем на каждом недвижном веке запечатлела поцелуй, достала из кармана два медяка и использовала их по назначению. Вебб посторонился. К покойной стали подходить женщины. Эстер помогла Мейси подняться на ноги.

– Теперь, мисс, мы сами о ней позаботимся. Ступайте домой. Мы по нашему обычаю снарядим Бьюлу в последний путь. Мы ее обиходим.

Мейси побрела к опушке, где даже лошади собрались и стояли, качая внимательными, серьезными мордами. Она заставила лошадей дать себе дорогу. Уже находясь на склоне холма, Мейси услышала душераздирающий собачий вой. Не тот, каким джюклы могла бы отреагировать на полночный визг лисицы. Нет, она выла протяжно, на одной ноте. Так собаки воют только по покойнику. Мейси остановилась, замерла. Пусть вой проникнет в каждую клетку ее тела, пусть отзовется резонансом в ее душе – ведь сама Мейси никогда не позволяла себе озвучить собственную боль.

Глава 17

Мейси еще не добралась до деревни, а плач по Бьюле в таборе уже начался. Жалобные крики становились все громче – цыгане давали волю своему горю. Значит, до похорон с Веббом поговорить не удастся. Конечно, Мейси придет на похороны. И тогда тянуть с разговором нельзя – сразу после похорон табор скорее всего откочует от Геронсдина.

Мейси страшилась остаться одна и поэтому зашагала к времянкам лондонских сборщиков хмеля. Там уже стояли возле дверей керосиновые лампы – этакие сигнальные огни для Мейси. В западной части небосклона догорала розовая полоска. Еще несколько минут – и совсем стемнеет. Двери времянок были открыты, лондонцы вынесли стулья на воздух, собрались обсудить дневные события. Мать Билли лущила горох, привалившись к стене, удерживая дуршлаг на коленях.

– Билли дома, миссис Бил?

– Они с Дорин в кухне. – Пожилая женщина указала на беленую кирпичную постройку и снова занялась горохом.

Мейси остановилась поболтать с Дорин, отметила, что под осенним солнцем, на воздухе, та посвежела и поздоровела. После смерти дочки Дорин многие месяцы выглядела немногим лучше привидения. Билли вышел из кухни вместе с Мейси; тут-то она и сообщила печальную новость о старой Бьюле.

– Ну, теперь дело – швах, – посетовал Билли.

– Да, смерть Бьюлы осложнит нам задачу, – согласилась Мейси и, помолчав, добавила: – Билли, я хотела вас кое о чем спросить. Мне нужно знать, что сказал вам Вебб. Ну, тогда, после случая с Пейши. Помните, он хотел броситься вдогонку за Сандермиром, вы его удержали, он что-то буркнул. Вас смутили его слова – я это заметила. У вас был такой недоуменный вид. Наверняка вы услышали нечто странное.

– А, вон вы про что! Вебб сказал «утренняя ненависть». – Билли произнес эти слова четко, а не на привычном кокни. Ударение сделал на слове «ненависть».

– Что это значит?

Билли передернул плечами. Мейси поняла, что он не хочет распространяться о времени, которое провел на фронте.

– Мы так на войне говорили. – Билли наподдал комок земли, сцепил руки. Смотрел он вниз, на следы собственных ботинок. – Мы уже поняли, что фрицам тоже воевать надоело. И фрицы это поняли про нас. Был период затишья – никаких крупных сражений, так, одни вялые перестрелки. Мы в своем окопе сидим, как муравьи, фрицы – в своем. Я же был сапером; мне приходилось вылезать время от времени, налаживать связь и все такое. Ну а начальству, что нашему, что немецкому, не нравилось, что мы без дела прохлаждаемся, чай пьем. Вот и заставляли стрелять для проформы, утром и вечером. Вроде мы – действующая армия, а не просто так. – Билли мотнул головой. – Похоже, мы все – я и про фрицев говорю – знали, что делаем. Бывало, выкрикнут из немецкого окопа: «Гутен морген, англичашки!» Или от нас кричат: «Эй, Фриц, хватит дрыхнуть!» Ну и начинается перестрелка. Палишь этак и думаешь: хоть бы не попасть ни в кого. Не знаю, как фрицы такую пальбу называли, а мы окрестили ее «утренняя ненависть» и «вечерняя ненависть». Понимаете, мы стреляли, чтобы показать – или доказать, – будто ненавидим друг друга.

Мейси слушала внимательно.

– А зачем? Чего ради? Вот это вопрос так вопрос, и ответа нету, – подытожил Билли.

Мейси положила ладонь ему на плечо.

– Мне пора. Отдыхайте, вы устали. Скоро уже домой, да?

Билли оглядел опустевшие хмельники.

– Год пролетит – и не заметишь. Снова приедем хмель собирать.

Он достал из брючного кармана сигареты «Вудбайн» и коробок спичек.

– Деньги вот копим.

– На переезд в Канаду?

– Эх, мисс, переезд этот вилами на воде писан. Я вот про него говорю, а сам не знаю: надо мне туда ехать, хочу я этого? Я ведь в Лондоне с рождения живу. Да только теперь, когда Лиззи больше нет и Дорин места себе не находит, надо заново начинать. – Билли закурил, прищурив правый глаз от дыма. – Опять же, как мамаша моя? Вряд ли с нами поедет, а одну ее оставлять тоже не годится. И какую еще работу я там найду? Что я умею-то? Возьмусь, конечно, за любое дело…