Незавершенная месть. Среди безумия

Мужчины переглянулись между собой. Понизив голос, чтобы не мешать Мейси, Макфарлейн произнес:

– Страттон, я понимаю, вы не мальчик на побегушках, но все же высуньте голову за дверь и намекните там, что мы не в пустыне, а глотки у нас давно пересохли. – Он вновь обернулся к Мейси, которая открыла глаза и заговорила:

– Полагаю, у него или у нее имеются трудности с двигательными функциями и концентрацией. Вы так не считаете? – Она посмотрела на Дарби.

Колм Дарби кивнул в знак согласия.

– Считаю, а как насчет этого? – Он протянул Мейси лупу, указывая на два места в письме.

Страттон вернулся в кабинет и сел рядом с Мейси.

– Бумага намокла – вероятнее всего, от слюны. – Мейси подняла глаза, потом вновь вгляделась в листок. – Да. Человек, который писал письмо, был настолько напряжен, что не замечал, как изо рта у него капает слюна.

– И что это нам дает? Стране угрожает грамотей с трясущимися руками и головой? – Макфарлейн начал терять терпение.

Дверь опять открылась, в кабинет вошел юноша в штатской одежде с четырьмя чашками чая на деревянном подносе. Поставив поднос на стол, он удалился.

– Значит, у писавшего проблемы с мышечным контролем, ему сложно сосредоточиться. То есть перед нами человек ущербный, с теми или иными физическими отклонениями.

– Если только вы не ошибаетесь, мисс Доббс.

– Да, если мы с инспектором Дарби не ошибаемся.

В комнате воцарилась тишина. Страттон взял с подноса две чашки и поставил одну перед Мейси, которая уже чувствовала первые признаки головной боли. Поблагодарив инспектора, она осторожно пощупала шишку на затылке.

– С вами все в порядке?

– Просто еще одно напоминание о взрыве.

Макфарлейн и Дарби одновременно взяли свои чашки.

– Прелестно, черт возьми, – прогудел шотландец. – В Лондоне тысячи – как это вы выразились? – ущербных, а мы должны отыскать среди них одного-единственного. Ну прямо иголка в проклятом стоге сена! – Макфарлейн со скрежетом отодвинул стул и принялся расхаживать по кабинету.

– Личность погибшего установили? – осведомилась Мейси.

Страттон покачал головой:

– Сами знаете, не так-то это просто.

Мейси обвела глазами мужчин, затем посмотрела на часы над дверью. Макфарлейн проследил за ее взглядом.

– Да, пора пошевеливаться. Мисс Доббс, в четыре часа за вами в контору приедет машина. Мы вновь соберемся здесь и обсудим прогресс или, не дай бог, отсутствие оного. До этого времени вам предоставлена возможность работать тем способом, который вы назвали наиболее удобным: в одиночку. Однако к четырем будьте готовы, иначе мы приставим к вам сотрудника Особой службы, и он станет ходить за вами по пятам, пока дело не будет закрыто. Сорок восемь часов, любезно предоставленных автором письма, истекают завтра, примерно в шесть утра. Если к тому времени мы его не поймаем, то получим шанс проверить, шутил он или угрожал всерьез. При хорошем раскладе к завтрашнему дню нам станет известно и имя чокнутого, который взорвал себя на Шарлотт-стрит. – Макфарлейн протянул руку. – До встречи, мисс Доббс.

– До встречи.

– И не забывайте, что обо всех своих действиях в рамках этого расследования вы обязаны докладывать.

– Я вас поняла, старший суперинтендант.

Макфарлейн кивнул и опять взялся за письмо.

Страттон проводил Мейси к полицейской «Инвикте», ожидавшей на улице.

– Он немного чудаковат, но человек хороший и чертовски умен.

– Да, Морис рассказывал о нем. По всей видимости, меня привлекли к делу не только потому, что в письме упомянута моя фамилия. Скорее всего, Макфарлейн сначала обратился за помощью к Морису Бланшу.

– А тот посоветовал Большому Робби связаться с вами, его преемницей, и доверять вашей интуиции.

– Думаете, Макфарлейн мне доверяет?

– Он доверяет Бланшу, а значит, и вам.

– Полагаю, вы правы. Макфарлейн расспрашивал меня очень мягко.

У машины Мейси повернулась к Страттону и протянула ладонь:

– Надеюсь на продолжение сотрудничества, инспектор.

– Взаимно, мисс Доббс. Однако нам следует поторопиться.

– Я уже думаю об этом деле. – Она села в автомобиль. – Увидимся в четыре часа.

Хикори-дикори-док. Тик-так, тик-так. Часы-часики, время-времечко.

…И меч несут, чтоб с плеч твоих башку дурную снять! [17]

Карандаш начал царапать бумагу, поэтому человек, волоча ноги, пошел на кухню, достал из ящика нож и заточил грифель. Стружка сыпалась в раковину, на темное пятно ржавчины, куда день и ночь капала холодная вода из крана. Человек поморщился от неприятного звука, кончиком пальца проверил остроту карандаша, словно настраивая скрипку, прошаркал обратно к столу и продолжил писать.

17

Строчка из английской народной песенки «Апельсины и лимоны».

Они-то ни о чем не знают, не держат ухо востро, у властей всегда с этим проблема. А я все помню. Правильно я сделал, что разослал часы. Это для того, чтобы мы могли сверять время с точностью до секунды, чтобы мы все – тысячи и тысячи – сделали решительный шаг в один и тот же момент, и…

Карандаш замер над страницей. У человека захватило дух, воспоминания быстро замелькали перед его мысленным взором, точно движущиеся картинки: застывшая гримаса смерти на лице убитого солдата, безмолвный крик товарища, с которым мертвец шутил всего несколько секунд назад, и безжалостный грохот боя в мозгу, заново погружающий в кошмар войны. Человек выронил карандаш и прижал ладони к глазам, крепко-крепко, как будто, надавливая пальцами на мягкие округлости, мог вытеснить картинки из головы, если бы только сумел выдержать боль… И если бы это принесло ему покой.

Через некоторое время призраки угомонились, затихли и вернулись в дальний уголок сознания, где обычно обитали, поэтому человек перечитал написанные строчки, взял карандаш и начал заново.

Так какой же смысл в том, чтобы угадать верное время, если ничего другого угадать не можешь? Время и результат, время и результат. Краучер знал про это. Бедняга. Бедный, бедный Краучер.

Человек заложил карандаш между страницами тетради в черном кожаном переплете, перетянул обложку резинкой, чтобы карандаш не затерялся и не выпал на пол. Потом встал и мелкими шагами засеменил к буфету, достал оттуда большой ящик с пустыми бутылками в оплетке, пробирками и резиновыми шлангами. В другом ящике находились склянки, наполненные различными жидкостями, жестяные банки всевозможных размеров – каждая была снабжена аккуратно приклеенным ярлыком с карандашной подписью. Если бы инспектор Дарби посмотрел на ярлыки через лупу, он заметил бы там и сям неровные пятна: бумага выцвела в тех местах, куда попала слюна, подтекавшая из открытого рта человека.

Человек поставил оба ящика на стол и принялся подсоединять шланг к одной из пустых бутылок. При взгляде на него сторонний наблюдатель наверняка вспомнил бы историю доктора Джекила и мистера Хайда и испытал смутное беспокойство. Закончив приготовления к чему-то вроде эксперимента, человек снял резинку, стягивающую страницы дневника, вновь раскрыл тетрадь в черной кожаной обложке и взялся за карандаш.

Некогда я был хорош кое в чем. Я умел делать только одно и делал это хорошо. Но теперь это им неинтересно. Значит, я должен показать свое умение. Я им покажу. Жарко, жарко, пламя ярко… [18]

18

У. Шекспир. Макбет, акт IV, сцена 1. Пер. М. Лозинского.