Нежданный поцелуй

— Да, разумеется. Я уверена, что ваше появление не прошло бы незамеченным, даже если бы вы не упомянули про герцога Бендаса. — Миссис Харбисон похлопала собеседника веером по руке и с улыбкой продолжала: — Все дело в том, что высокие и красивые мужчины не могут оставаться незамеченными. А уж если речь идет о герцоге, то мужчина становится просто неотразимым. Неотразимым, как… — Женщина умолкла, пытаясь найти подходящее сравнение.

— Неотразимым, как трехглазая лошадь, — с ухмылкой пробормотал Мерион.

Летти Харбисон громко рассмеялась. Потом вдруг захлопнула свой веер и сказала:

— Пожалуйста, пригласите меня танцевать, ваша светлость. Вы самый очаровательный партнер. Неужели именно ваши упражнения в фехтовании придают вам такое изящество в танцах?

Мерион повел хозяйку на площадку для танцев. Он прекрасно понимал, что бальный зал Харбисонов — не более чем место для тренировок перед началом сезона. Когда же он начал кружиться в танце, его партнерши краснели, спотыкались и считали вслух шаги, а некоторые даже не осмеливались поднять на него глаза. Вскоре Мерион заметил, что если он улыбался, то они еще больше конфузились — все, кроме одной, очевидно, более смелой, чем остальные. С обольстительным выражением на лице она придвинулась к нему совсем близко и прошептала:

— Я могу дать вам счастье, ваша светлость.

Этой девице было лет семнадцать, не более; именно ее смелость вызывала удивление. Когда же танец закончился, Мерион отвесил поклон миссис Харбисон, полагая, что выполнил свой долг. А она вдруг кивнула на молоденькую девицу и тихо сказала:

— Милорд, если мы задержимся на танцевальной площадке, то непременно дадим пищу для сплетников. — Прежде чем герцог успел ответить, она добавила: — Ах, простите меня, ваша светлость… Я ненадолго удалюсь, чтобы лично приветствовать еще одну гостью. Это ее первый выход в свет после того, как она вернулась в Англию после смерти мужа. Уверена, что вы меня поймете.

— Да, разумеется, — кивнул Мерион. — Благодарю вас за танец.

Тут оркестр заиграл вальс, и Мерион, покинув площадку, принялся наблюдать за кружившимися в танце парами. Глядя на вальсирующих, он не мог не вспомнить о Ровене. Ведь она так любила танцевать вальс — он заметил это в тот вечер, когда они познакомились. Танцуя, они смотрели друг на друга с восторгом, и не было ни малейших сомнений в том, что этот вальс — лишь начало их знакомства. Да, тогда все только начиналось, а вот теперь…

Тяжко вздохнув, Мерион почувствовал, как душу его затопила печаль — он рухнул в нее, как в трясину. Глаза его затуманились слезами, и он понял, что должен уединиться хотя бы на минуту-другую. Ведь если бы сплетники заметили слезы у него на глазах, то об этом судачили бы много дней без передышки.

Осмотревшись, Мерион покинул зал и скрылся в ближайшем коридоре. Звуки вальса сюда почти не доносились, и здесь было не так душно.

Мерион снова осмотрелся. Первая дверь, которую он открыл, вела в комнату, заполненную карточными игроками. Он поднял руку, приветствуя собравшихся, но игроки даже не заметили его.

Со второй попытки герцог нашел укромное и тихое место. В этой комнате царил полумрак, и тут было совсем не душно. Переступив порог, Мерион осторожно прошелся по комнате — в полутьме он видел лишь смутные очертания столов и стульев. Наконец, усевшись на стул возле каминного экрана, он вздохнул с облегчением.

Какое-то время Мерион думал о покойной жене, а потом ему вдруг вспомнились слова Майкла Гаррета, весьма необычные для викария.

«Господь для меня загадка, и вера в этом случае — слабое утешение», — сказал как-то раз Майкл.

Что ж, может, вера — действительно слабое утешение, но у него ведь есть еще и дети. Да, наверное, лишь мысль о том, что у него есть дети, спасала его от отчаяния. Впрочем, в последние месяцы, будучи во Франции, он ненадолго забыл о своей печали — заполнил все дни встречами с художниками, дипломатами и случайными знакомыми из парижского полусвета.

Однако нынешний вечер стал свидетельством того, что ни время, ни расстояние не помогли ему забыть об утрате, забыть о Ровене.

«Не думай о ней, не позволяй воспоминаниям окончательно разрушить твою жизнь», — говорил себе Мерион. И все же он никак не мог отделаться от воспоминаний об одном вечере… Раз за разом ему вспоминалась Ровена в своем любимом золотистом платье, и она с улыбкой спрашивала его, надежно ли застегнуто ее чудесное жемчужное ожерелье.

Он попытался отбросить воспоминания, запрятать их подальше, чтобы хоть на время от них отделаться. А для этого требовалось как можно быстрее покинуть этот дом. Значит, надо было найти Летти Харбисон, поблагодарить ее за гостеприимство и отправиться домой, в Пенн-Хаус. Дети уже будут в постели, но он мог бы еще немного поработать над биллем для парламента. Следовало подобрать наиболее убедительные выражения и составить список тех, кто мог бы его поддержать при первом чтении.

Кроме того, он должен был поинтересоваться, что удалось раскопать его секретарю о герцоге Бендасе, а также выяснить, что Джон Коучмен сумел разузнать после недельного наблюдения за старым дураком.

Поднявшись со стула, Мерион направился к выходу. Но в этот момент дверь неожиданно распахнулась, и Мерион, мысленно выругавшись, прижался к стене. «Неужели даже здесь нельзя найти уединение? — подумал он в раздражении. — Впрочем, пришедший, наверное, тут не останется, увидев, что в комнате пусто и темно. Если, конечно, это не парочка, стремящаяся найти укромный уголок».

Герцог уже привык к темноте, поэтому видел кое-что из обстановки. Осторожно отступив обратно к камину, у которого только что сидел, он осмотрелся, пытаясь отыскать другую дверь. Двери он не заметил, а увидел лишь диван, карточный столик и стулья, стоявшие вокруг столика. Судя по всему, второй двери в этой комнате не было.

И тут герцог вдруг понял, что в комнату вошла женщина; он определил это по исходившему от нее аромату роз. Присмотревшись, Мерион заметил, что на ней было платье из переливчатой тафты, поблескивавшей всеми цветами радуги в падавшем из коридора свете. Она была стройная, изящная и довольно высокая, но Мерион, к сожалению, не мог разглядеть ее лица. Однако он почему-то сразу же понял, что она была в растерянности, скорее — даже в отчаянии.

Прикрыв за собой дверь, незнакомка прислонилась к ней и тихо прошептала:

— О, Эдвард…

Осторожно ступая, она добралась до дивана, стоявшего неподалеку от камина. Усевшись, она вдруг закрыла лицо ладонями и заплакала. Причем это были не жалобные слезы, а бурные рыдания — словно она таким образом бунтовала против своей горестной судьбы. И Лин прекрасно ее понимал; временами он чувствовал, что ему хочется расплакаться точно так же, как эта незнакомка. Причем он почти не сомневался: эта женщина потеряла любовника или мужа. Возможно, он не умер, но все равно был потерян для нее, как если бы его унесла смерть. И каждый вздох этой женщины, каждое всхлипывание вызывали боль в его сердце, вызывали воспоминания о Ровене. Судорожно сглотнув, он спросил себя: «Ну почему, почему женщины не могут горевать молча?»