Нежелательные элементы

Он догнал ее уже почти на набережной.

— Похоже, ты хочешь, чтобы я за тобой побегал, — сказал он с коротким смешком.

— Нет, Деон. Нам друг за другом бегать незачем. Я пробовала, даже когда ты начал убегать. Но с этим кончено. И можешь больше не бегать.

Свет уличного фонаря упал на ее гладкие волосы, и он подумал: дурак, слепой дурак!.. Она была прекрасна.

— Откуда ты взяла, что я убегал?

Она улыбнулась, насмешливо изогнув бровь, и это ироническое выражение задержалось на ее лице чуть дольше, чем следовало бы. Он отвел глаза.

С зимнего сурового моря дул холодный и сырой норд-вест. Длинные цепочки фонарей на набережной светились желтовато и тускло сквозь водяную пыль. Они были одни. Кому еще могло прийти в голову гулять в такую погоду?

Почему-то все критические моменты у нас с ней непременно разыгрываются на фоне морского пейзажа, с иронией подумал Деон и усмехнулся при этой мысли. Мы встретились на вечеринке у моря, нашим первым ложем был пляж, и поссорились мы, возвращаясь с пляжа. А теперь? Расстанемся тоже у моря?

— Значит, ты считаешь, что между нами все кончено?

Она тоже смотрела на море.

— Думаю, да. А ты? И потом в любом случае… ведь есть еще он.

Что-то в ее голосе заставило его насторожиться. Может, это тоже просто уловка с ее стороны? Маленькая комедия?

— Кто он?

— Неважно.

— А он существует?

— Что ты имеешь в виду?

— Он действительно существует?

Она холодно взглянула на него.

— Да.

— Когда вы познакомились?

— Давно.

— И ты уверена, что любишь его?

— Да.

— Но все-таки кто он?

Она раздраженно пожала плечами.

— К чему этот допрос?

— Ну, чтобы победить противника, надо знать его.

— У тебя нет никакого противника, Деон. Забудем это. Мы даже и боя не ведем. Возвращайся-ка в свою больницу.

— О чем ты?

— Ты же сам мне постоянно твердил, что твой первый долг — твои больные. Теперь ты можешь отдавать им все свое время.

Неужели правда, что он ссылался на работу, чтобы уклониться от встречи с ней? Да, правда (он грустно и недоуменно покачал головой).

Они шли по набережной, и их шаги в желтоватой мгле повторяло долгое эхо, которое пробудило бы в душе невыносимую печаль, если б они помолчали.

— Ты ко мне несправедлива, — сказал он обиженно, потому что чувствовал себя виноватым.

— Несправедлива?

— Но я же все-таки врач. У меня действительно есть обязанности перед моими пациентами.

— Ах, Деон. — Она беспомощно вздохнула. — Ну пожалуйста, не надо обманывать ни себя, ни меня.

— Это не обман.

— Ну прошу тебя, я ведь не настолько слепа.

Они дошли до проема в парапете. Отсюда ступеньки вели вниз, на открытый всем ветрам берег. Волны с грохотом накатывались на острые скалы. Они остановились, глядя на море.

Деону вспомнился другой вечер и другой берег, когда они шлепали босиком по ледяной воде. Она была нежна и мила, и они пережили удивительные часы. Он не даст ей уйти, он не отпустит ее без борьбы.

— Послушай. Ну пожалуйста, поверь мне. Я люблю тебя.

Она повернулась к нему, и ветер взметнул ее волосы вперед, словно два крыла.

— Сколько раз можно повторять? Все это ни к чему. Бессмысленно и бесполезно. Неужели ты сам не понимаешь?

— Я люблю тебя, — упрямо повторил он, точно эти слова могли все вернуть и исправить — как заклинание, которое может защитить его от будущего, вдруг ставшего неведомым и полным опасностей.

Задние огни высветили из темноты угол больничного корпуса и исчезли. Он еще слышал, как шумит мотор ее ярко-красного автомобиля, но вскоре и этот шум утонул в отдаленном гуле большого города.

Элизабет больше нет с ним.

Он продолжал стоять в темноте, там, где она его оставила, весь сосредоточившись на этой мысли, смакуя заключенные в ней страдание и грусть. Элизабет исчезла. Без поцелуя, без ласкового слова на прощание.

И он не верил.

Он думал о ней с сожалением, переживая боль утраты, пусть это была лишь утраченная любовь.

И еще он был убежден, что она не ушла навсегда.

Ветер тоскливо выл на углу в тон его настроению. Ветер был холодный, и Деон, повернувшись, пошел в теплое, светлое бунгало, где жили врачи-стажеры.

Он вдруг почувствовал, что ему не хочется быть одному, и с досадой оглядел пустую гостиную. А ведь минуту назад здесь были люди — стулья в беспорядке сдвинуты, в камине горит огонь, а на ковре лежит раскрытая книга. Люди были здесь и ушли, унеся тепло своего присутствия, звук своих голосов. Он вздрогнул от невыразимой тоски и одиночества.

В коридоре послышались торопливые шаги. Вошел Филипп Дэвидс, энергично потирая замерзшие руки.

— Добрый вечер, — сказал Деон. — Ну и холодище, а?

— Редкий. — Филипп присед у камина на корточки, протянув руки к огню. Он поглядел на Деона через плечо: — Ты здесь один?

— Да. Не знаю, куда все разбежались. Я только что вошел.

— Жаль. Мне бы нужен доброволец.

— Для чего?

К удивлению Деона, Филипп скорчил мину киновампира — коронный номер Робби на вечеринках — и загробным голосом произнес:

— Кровь! Жажду кр-р-рови.

Деон никогда еще не видел его таким.

— Крови? Сейчас, среди ночи? Зачем?

Филипп повернулся спиной к камину и чуть покачивался, точно не в силах сохранять неподвижность. Его лицо сияло.

— Это потрясающе, грандиозно. Наконец-то я ее разработал.

— Что разработал? О чем ты?

Филипп поглядел на него с недоумением, но потом улыбнулся, словно понял шутку.

— Ты ведь знаешь о новой методике исследования хромосом. О том, над чем я работал.

— О господи боже! Хромосомы. Ты воображаешь, что у людей голова только и занята твоими хромосомами.