Нежная обманщица
Шрифт:
— Я пойду распоряжусь насчет обеда, — прервал ее мысли Ник. Симона отметила его настороженный взгляд в сторону окна. — Тебе нужно что-нибудь достать из поклажи?
— Я бы хотела переодеться и смыть с себя дорожную пыль. Нельзя ли поднять сюда один из моих сундуков?
Ник шагнул к двери:
— Я сейчас прикажу.
Симона не успела его поблагодарить, как дверь захлопнулась. Николас был явно чем-то недоволен, но, вспоминая подробности приезда в Уитингтон, Симона так и не обнаружила причины его испорченного настроения.
Она снова выглянула в окно. Густые, по-осеннему темные леса окружали деревню плотным кольцом. Быстро темнело.
— Думаю, это наверняка подняло бы настроение Николасу, — вслух произнесла Симона и захихикала над тем, каким способом пытается прогнать грусть, навеянную вечерним пейзажем.
В дверь застучали.
— Леди Фицтодд! Я принес сундук.
— Войдите, — отозвалась Симона, и в двери показался огромного роста возница, который с легкостью нес тяжеленный сундук, как будто он был невесомым. Симона поблагодарила, и возница хотел уйти, но тут Симона обнаружила, что произошла ошибка. Этот резной сундук с потемневшими от времени медными засовами принадлежал Порции. Ее собственный багаж выглядел куда скромнее. — Прости меня, но… — начала она, но возницы уже и след простыл. — Ничего не поделаешь, — утешила она себя и с некоторым испугом стала разглядывать эту темную махину. В последний раз она видела вещи матери еще до ее смерти. Этот сундук Порция уложила сама, готовясь к празднествам в честь свадьбы дочери. — У мамы были красивые платья. Теперь они мои. Почему бы не переодеться в одно из них?
Она опустилась на колени и дрожащими пальцами стала выбирать нужный ключ из висящей на поясе связки. Замок открылся очень легко, но с таким ужасающим скрипом, что у Симоны заколотилось сердце. Взяв себя в руки, она приподняла тяжелую крышку.
Запах материнских духов ударил в ноздри. Симона тотчас припомнила ее облик: длинные темные волосы, сверкающие черные глаза с крошечными морщинками в уголках. Ее решительные манеры, таинственная улыбка, когда мама готовилась вручить дочери очередной подарок, — все тысячи мелочей всплыли в памяти под действием мускусного и такого женственного аромата.
— Мама, — прошептала Симона, как во сне, потянулась к лежащему сверху розовому платью, прижала его к лицу и глубоко вздохнула.
«Симона, носи это платье чаще. Это мой любимый цвет, тебе он тоже к лицу».
Она выпустила платье из рук, оно упало ей на колени, а Симона уже потянулась за следующим.
«Тебе нравится этот фасон? Хочешь, я тебе тоже такое закажу?»
Каждая юбка или рубашка — розовая, зеленая, темно-синяя — будила в памяти Симоны какие-то слова Порции. В душе поднималась прежняя горечь утраты.
«Где Дидье? Где мой дорогой мальчик?»
«Симона! Шарль приехал. Вы собрались покататься верхом?»
«Иди к себе, дочка. Папа мной недоволен. Нам надо поговорить».
«Это всего лишь царапина, дорогая. Не бойся. Папа меня не обидит».
Когда Симона наконец вынырнула из темного и холодного озера воспоминаний, вокруг нее пышным ворохом лежали разноцветные платья. Она вынула всю одежду, но на дне было еще много вещей. По бокам сундука лежали связки пергаментных свитков, пожелтевших и растрескавшихся от времени.
В Симоне проснулось любопытство. Стараясь не повредить уже крошащиеся листы, она осторожно вытянула одну из связок, поднялась на ноги, прошла
мимо вороха платьев и уселась на кровать. Лента легко развязалась. Симона расправила свиток, и ее взгляду открылся листок, исписанный изящным почерком матери.«1 июля 1068 года
У меня родился сын. Дидье Антуан Эдуард дю Рош явился в этот мир рано утром. Он кричал так, будто не ждал от жизни ничего хорошего. Мой мальчик — настоящий красавец, он такой милый, лучший ребенок на свете. В первый момент мне показалось, что он похож на своего отца, и эта мысль принесла мне большое облегчение. Симона не очень обрадовалась, но потом улыбнулась и стала ворковать с младенцем. Я искренне верю, что в будущем они станут верными друзьями. Когда я окрепну после родов, мы поедем с ними в Марсель. Дети — единственная моя отрада».
— Это дневник, — прошептала Симона и, отложив листок, стала рыться в остальных бумагах. На листочках были даты вплоть до конца 1069 года. Симона печально вздохнула. Вот наконец способ узнать о матери побольше. Когда Порция была жива, у Симоны не было ни случая, ни особого желания поговорить с ней. Уже в первой же записи упомянут Марсель. Дальше должно быть еще интереснее. К тому же она сможет еще раз почувствовать близость матери. Пока Симона читала, ей казалось, что Порция разговаривает с ней, что в голове звучит ее голос.
Симона встала, вытащила из сундука еще несколько связок, потом собрала разбросанные платья, кое-как запихала их в сундук и захлопнула крышку. Солнце почти закатилось, по углам легли длинные тени, и Симона зажгла в изголовье толстую свечу.
В дверь постучали. Симона вспомнила о муже и бросилась ему навстречу.
— Ник! Я нашла… — Но это оказался не барон, а старая сгорбленная женщина с подносом в руках.
— Вечер добрый, миледи, — улыбнулась старуха. Симона заметила, что у нее всего три зуба. — Лорд приказал принести вам ужин и сказать, что он задержится, выпьет чарочку-другую.
— О… — Симона отступила, впуская хозяйку, которая осторожно, стараясь не задеть рассыпанных листков, поставила поднос на кровать. Там было жаркое, хлеб и вино.
С кряхтеньем распрямившись и показав все три своих зуба, старуха спросила:
— Миледи еще что-нибудь угодно?
— Non, merci, — пробормотала Симона, стараясь унять разочарование.
Значит, Ник снова в плохом настроении и, если судить по случаю в Лондоне, не вернется до рассвета. Симоне хотелось, чтобы муж не скрывал от нее своих забот, но она чувствовала, что расспросы вызовут у него только раздражение. Оставалось надеяться, что со временем он привыкнет делиться с ней своими трудностями, а не отстраняться от нее, как сейчас.
Симона вздохнула, подошла к кровати, собрала листки из первой связки и взобралась на постель. По крайней мере, с этим дневником ей не придется коротать сегодняшний вечер в одиночестве.
Глава 10
Прислонившись к стволу старого дуба, Ник сидел на холме неподалеку от трактира. Радом стоял кувшин с вином. Барон был зол на свое нелепое поведение. Вдали темнели толстые стены монастыря. В некоторых окнах теплился слабый свет. Звонили колокола, и каждый удар увеличивал тоскливое недовольство.