Нежная

"Почему же они тогда так прекрасно помогают?"

Я с сестрой не спорила, я вообще редко спорила в этом доме, поэтому помолчала, покивала и продолжила их пить.

"Маму спасает ангел-хранитель, меня спасают ангельские таблеточки."

Сейчас проблема была в том, что ангельские таблеточки кончились, а новые я купить забыла, потому что не принимала их уже несколько месяцев – повода не было, я не пересекалась с семьёй, потому что задерживалась на работе, а когда приходила, они уже спали. Я пробиралась в свой дом как вор, не включая свет, потом мышью шуршала по кухне, отъедая отовсюду по крошке, чтобы нельзя было понять, что именно я съела, и нельзя было меня в этом обвинить. Утром я вопила, что проспала, молниеносно собиралась и убегала на работу, иногда мама ловила меня у порога и вручала бутерброд, иногда папа подсовывал в сумку конфеты, но это происходило так быстро, что дискуссия не успевала начаться, я сбегала раньше, чем почувствую себя плохо.

"Не сегодня, Анечка. Не сегодня."

Мама прошлась по моей биографии, как пулемётчик, поливая веерным огнём все мои сомнительные достижения – и в школе я ленилась, и на танцах не старалась, и в институт не поступила, и швейное училище бросила, и парня такого хорошего потеряла, а ведь его папа начальник цеха, и мама в отделе кадров работает, уж они бы меня точно устроили, с ними бы я не пропала, а теперь довыделывалась, и сиди.

Я сидела, у меня не было выбора – наш дурацкий стол так стоял, что для того, чтобы выйти из комнаты, мне пришлось бы просить маму встать с табуретки и задвинуть её под стол. У нас было тесно, у нас всегда было тесно, даже когда Антоша ещё не родился, а когда родился, квартира вообще превратилась в кошмар.

Когда Карина ещё жила с нами, мы делили с ней комнату на двоих, и постоянно друг другу мешали, дрались, спорили по поводу уборки и троганья чужих вещей. Но потом Карина поступила в универ, стала появляться дома всё реже, ночевала "у подружек" (лгунья и шлюха, точно как я). Однажды я пришла со школы, застав маму за чудовищным актом вандализма – она снимала со стен Каринины рисунки и плакаты, отрывая приклеенные скотчем уголки и рассыпая магнитики, на которых держались фотографии на зеркале. Я замерла на пороге, потеряв дар речи от ужаса, представляя, что скажет Карина, когда это увидит – она ненавидела, когда трогали её вещи, мама знала об этом, я по её лицу торжествующему видела, что она прекрасно всё понимает. Ей это доставляло удовольствие.

Она сорвала со стен за пять минут всё, что Карина собирала десять лет, а потом выпотрошила её письменный стол и платяной шкаф, просто как селёдку выпотрошила, достав ящики и перевернув их над кроватью. И разобрала всё, вслух комментируя для меня – это тетрадка по русскому языку, ну и почерк, как курица лапой; это учебник по английскому, наивная, можно подумать, он когда-нибудь ей пригодится; это сборник песен, на гитаре она играет, делать больше нечего, звезда погорелого театра; это книга про секс и женский оргазм, шлюха, я так и знала; это Лёшкины рисунки, ох и мазня, Каринка дура, выбрала малахольного, будет всю жизнь в нищете с ним.

"А потом Лёшка взял и начал хорошо зарабатывать. Сюрприз."

Но это произошло через много лет, а тогда он был таким же бедным студентом, как и Карина, учился средне, богатых родителей не имел, рисовал хорошо, носил меня на плечах. Мне Лёшка нравился, я всегда знала, что они поженятся, и с детства мечтала, как буду подружкой невесты на их свадьбе, с красивой причёской, в платье, на каблуках.

"А свадьбы не было."

Они просто расписались и всё, Карина сменила фамилию и написала об этом родне по скайпу. Я тогда расстроилась, наверное, сильнее, чем мама, хотя в это и трудно поверить. Я ждала их свадьбу всю жизнь, а они просто не стали её устраивать, это было для меня шоком.

Сейчас, когда я уже знала, что за всё в этом мире надо платить, я понимала, почему они это сделали. И подозревала, что когда придёт время, я сделаю точно так же.

Денег не было. Их не было не по какой-то причине, их не было глобально, всегда, сколько я себя помнила. И сейчас, когда у меня была своя зарплата, я всё равно жила с ощущением, что денег нет, даже когда держала их в руках, я не могла решиться их потратить, потому что знала, что...

"Что?"

Вопрос был серьёзный, и ответа не было – вселенная "денег нет" существовала по своим законам, замкнутая внутри себя, и денег в этой вселенной не было, а если они вдруг появлялись, то это нарушало мировое равновесие, и надо было что-то срочно предпринимать, чтобы их опять не было.

"Свадьбу, например. Или юбилей, или ремонт, или волшебную целительную травку от матери-природы, которая стоила как автомобиль, зато лечила все болезни. Без врачей и химии. С божьей помощью."

Мне дико хотелось таблетку. Мама уже плакала, прибежал Антоша, стал её обнимать и успокаивать, папа встал и обнял маму за плечи, уговаривая пойти прилечь, она сбрасывала его руки и говорила её не трогать, но всё-таки пошла в спальню, а я смотрела, как папа задвигает под стол её табуретку, боясь верить своему счастью – свобода.

Папа вёл маму прилечь, Антоша заглядывал ей в глаза и просил не плакать, а я смотрела на него и видела себя, стоящую в дверях нашей с Кариной комнаты, когда мама потрошила её стол, а я думала о том, когда же она возьмётся за мой.

"Пока ещё нет. Но однажды возьмётся."

Эта мысль преследовала меня постоянно, каждый день, каждый раз, когда я оставляла свои вещи без присмотра, я с ними прощалась навсегда. То, что могло меня подставить, я сразу уничтожила, а самое ценное носила всегда при себе, у меня была сумка размером с палатку, я её поднимала как тяжелоатлет, с прямой спиной, по технике. Она и сейчас стояла на полу под моей табуреткой, я касалась её ступнями.

Мама вышла из комнаты, я взяла сумку и вышла из квартиры.

* * *

Я понятия не имела, куда идти, поэтому шла по своей обычной дороге в сторону метро, по которой ходила всегда. Свернув за угол дома, я вздрогнула от сигнала машины, которая стояла с выключенными фарами, поэтому я не сразу её увидела. А когда увидела, узнала – Каринкина машина, не самая дорогая в мире, но мне она казалась роскошной, как королевская карета, я всегда в неё садилась предельно осторожно, до ужаса боясь случайно поцарапать или вымазать.

Карина включила свет в салоне и открыла пассажирскую дверь, я подошла и села в машину, дверь закрывать не стала – на улице было свежо, что ощущалось очень приятно после духоты квартиры. Мы посидели молча, потом Карина с мрачной иронией спросила, почти утвердительно:

– Про болячки свои рассказывала?

Я пожала плечами, как папа обычно делал – какая разница, что я скажу, от моего ответа всё равно ничего не зависит, она всё равно скажет то, что решила сказать, точно как мама. Карина усмехнулась и развела руками:

– Знаешь, она нас всю жизнь обвиняла в том, что у неё из-за родов здоровье испортилось. Мы ей здоровье угробили, всю молодость ей испортили, у неё из-за нас и волосы выпали, и седина, и зубы раскрошились, и институт она из-за нас не закончила, и на работу хорошую с детьми не берут. Как будто беременность – это какое-то обстоятельство непреодолимой силы, как метеорит она свалилась ей на голову, и от неё вообще ничего не зависело, раз – и ребёнок. Про предохранение она не слышала, про аборт тем более. Не хотела детей – не рожала бы.