Нежность к ревущему зверю

Они набрали высоту и некоторое время шли на малой скорости.

– Шасси, Витюль...

Извольский выпустил шасси и закрылки.

– Начинаю режим.

Лютров принялся понемногу брать штурвал на себя, скорость все больше затормаживалась, а "девятка" все больше вздыбливалась. 12... 16... 18 градусов.

Слишком поздно Лютров понял, что упустил момент, до которого машина оставалась управляемой... Несмотря на резкую дачу штурвала "от себя", угол атаки продолжал расти: 20, 25, 28... Скорость упала до нуля. Так и должно было случиться. В силу закономерностей аэродинамической компоновки "девятки", с потерей полетной скорости машину как бы подхватывает, и она перестает слушаться рулей.

"Девятка" падала с одновременным вращением влево. Плоский штопор. Лютров хорошо знал, что "С-14" не поддается обычному способу вывода машин из штопора. Единственная надежда - противоштопорный парашют.

– Сильный рост температуры в двигателях, я выключаю, - сказал Витюлька.

– Парашют! Выпускай парашют!

– Понял!

– Продублируй выпуск аварийно!

Скорость падения машины дошла до восьмидесяти метров в секунду. 4000... 3000 метров. Скоро высота, на которой им предписывалось покидать машину.

Лютров ждал. Сознание невозможности оставить самолет, от которого зависело столь многое, удерживало на борту не только его самого, но и принуждало держать Извольского. Одному не справиться, если все-таки сработает уложенный в хвостовой части фюзеляжа противоштопорный парашют.

Витюлька несколько раз косился на Лютрова, словно пытался дать понять, что верить в парашют в этих условиях бесполезно.

Лютров знал не хуже Извольского, что парашют предназначен для выпуска перед угрозой сваливания, когда еще есть полетная скорость, вот тогда он сработает, и в момент раскрытия сильным толчком переведет самолет кабинами вниз... А сейчас - штопор, падение... "Да, Витюль, падаем! Я даже не знаю, сможет ли парашют вырваться из контейнера. И вообще, будет ли толк от того, что он раскроется. Но нам никак нельзя бросать машину, ни тебе, ни мне..."

Все это единым дыханием пронеслось в голове, и подумать о чем-то еще не было времени, потому что секундной стрелке оставалось пройти всего лишь треть циферблата... И земля! "Неужели не выйдет?"

– Труба нам, Леша, - сказал Извольский.

"Ждать. Еще... Еще... Высота? 2500... Ждать". Напряжение нервов достигло предела. Лютрову казалось, что это не самолет, а он один ищет опоры для толчка в смертельном водовороте.

– Леша!..

"Девятка" делает небольшой, но ощутимый рывок, нос переползает из пустоты неба к заснеженной земле. Есть. Этого достаточно.

– Двигатели!.. Бросай парашют!

Белое облачко повисает позади самолета. Извольский вывел двигатели на максимальные обороты, убрал посадочную механизацию. И посмотрел на Лютрова.

– Добро, Витюль!

Только бы хватило высоты для разгона. Когда скорость приблизилась к четыремстам километрам, Лютров плавно перевел машину в горизонтальный полет.

Они еще немного помолчали, точно не верили, что летят, а не падают. Высотомер показывал 1800 метров. За сорок пять секунд они потеряли четыре километра высоты.

– Леш?

– Ау?

– А я думал - труба.

– И я думал.

– Ну и состояние, я тебе доложу, а?.. Заметил, какая была скорость падения?

– Восемьдесят метров?

– Восемьдесят метров. А?.. Ну и карусель... Но мы молодцы, чтоб мне так жить! Гляжу, ты как в столбняке, и говорю сам себе: не рыпайся, Лешка больше дров наломает. Ха, ха!.. Нет, мы молодцы!.. Не поверят, а?

Им в самом деле не сразу поверили, что машина побывала в штопоре, но после расшифровки лент самописцев Данилов вызвал к себе Гая.

– Донат Кузьмич, вы уже познакомились с этим?
– Данилов показал ему на расшифровку данных приборов.

– Да. Случай исключительный. Помните "Трайдент"? Они разбились тогда.

– Не только "Трайдент". Я восхищен Лютровым. И буду просить Николая Сергеевича как-то отметить его работу.

Услыхав от Гая о его разговоре с Даниловым, Лютров сказал:

– Кончится тем, что Старик даст нагоняй за то, что зевнул и закатал машину в штопор. А то и вообще прогонит с машины.

– Думаешь?
– Гай ухмыльнулся.
– Черт его знает, может, так и будет...

Перед отъездом домой он позвонил Валерии на работу, и пока ждал, молил бога, чтобы трубку взяла не начальница отдела, не скрывавшая раздражения из-за необходимости поступаться субординацией, подзывая к телефону подчиненных. Эта дама на другом конце провода заставляла вспоминать о себе.

– Альоу!..
– манерно отозвался тоненький голосок.
– Валерию Стародубцеву?.. Минутку...

– Леша?

– Здравствуй.

– Здравствуй. Я так соскучилась.

– Правда?

– Угу. Где я увижу тебя?

– Я заеду за тобой на работу. Убеги пораньше, а?

– Попробую.

...Лютров успел выкурить сигарету, стоя у гранитного парапета Каменной набережной, где находилось учреждение, в котором работала Валерия, пока услышал далеко позади себя ее голос:

– Леша!

Что-то дрогнуло в нем и высвободилось, как после толчка противоштопорного парашюта в сегодняшнем полете.

Она почти бежала к нему в своей белой шубке, а когда встала рядом и увидела на его лице радостную и вместе жалкую, растерянную улыбку, улыбнулась навстречу светло, открыто, вытянула руки, распахивая полы шубки, оплела его шею, прижалась комнатно теплой щекой к его холодному лицу и тут же поцеловала, как вышло, с налету, словно долго ждала его, томилась недосказанным вчера и ждала, чтобы сказать последнее, главное...

И покорно встала перед ним, тихо улыбаясь, довольная тем, что свершила, а Лютров пытался застегнуть ей шубку, чувствуя, как впервые за много лет где-то в глубине глаз роилась забытая боль жалости к себе вперемежку с благодарностью судьбе за стоящую перед ним девушку. У которой, кажется, не было пуговиц на шубке...

– Я очень люблю тебя, Валера.

– Знаю... Давно уже.

...У театральной кассы на набережной им предложили два билета в театр эстрады, где выступал певец-гитарист, на чьи концерты, если верить посиневшему от холода малолетнему субъекту, "весь город валом валит". Лютров посмотрел на Валерию.

– Возьми... Он замерзнет...

В театр они вошли, когда почти вся публика расселась по местам. Зал и в самом деле был переполнен, а по тому, с каким шумом, вдруг взорвавшимся и быстро стихшим, встретили ведущую концерт, Лютров догадался: зрители ждут чего-то необычного. Своим молчанием и подчеркнуто терпеливым стоянием у рампы ведущая требовала еще большей тишины.

Тем временем в переднем ряду справа вдруг обнаружилась улыбающаяся физиономия Гая. Он приподнял руку и несильно помахал ею перед лицом. Повернулась в сторону Лютрова и жена Гая и слишком долго, как показалось, рассматривала Валерию.