Нежность волков

— Большая неприятность. Несчастный случай с Нипапанисом. Насмерть. Его жена была там, во дворе.

Он, кажется, больше злится, нежели переживает. Так, словно думает: что теперь?

— Вы имеете в виду ту женщину на земле… Элизабет? Ее муж умер?

Несбит кивает.

— Иногда мне кажется, что все мы тут прокляты, — бормочет он скорее себе самому, а затем вдруг резко поворачивается, полностью скрыв от Дональда коридор. И тем не менее пытается улыбаться. — Все это весьма прискорбно, но… почему бы вам не отправиться к остальным? Продолжить завтрак… А мне, в данных обстоятельствах, необходимо переговорить с мистером Стюартом. Мы присоединимся к вам позже.

Дональду ничего не остается, как кивнуть и проводить взглядом скрывающегося за углом Несбита, а затем топтаться в коридоре, озадаченно и взволнованно. Есть что-то почти непристойное в том, как Несбит да и сам Стюарт отмахнулись от чужого горя, словно бы не желая иметь с ним ничего общего.

Вместо того чтобы вернуться к завтраку, он снова выходит во двор, где в сгустившейся тишине повалил снег, как бы говоря: вот и зима, теперь без всяких шуток. Крошечные быстрые снежинки летят на него со всех сторон, размывая обзор за пределами нескольких ярдов. Только скорбящая женщина сидит, где сидела, и качается взад и вперед. Больше не видно никого. Дональда захлестывает ярость оттого, что ее оставили одну. Ради всего святого, на женщине даже нет верхней одежды, только домашнее платье с рукавами до локтя. Он направляется к ней.

Она рвет на себе волосы, стоя на коленях, и раскачивается, уже молча, с широко раскрытыми глазами, глядящими в никуда. На него она не смотрит. Дональд с ужасом замечает голую кожу над ее пестрыми на фоне снега мокасинами.

— Прошу прощения… миссис Берд. — Ему неловко, но он не знает, как к ней еще обратиться. — Вы здесь замерзнете. Прошу вас, пойдемте в дом.

Она никак не реагирует на его слова.

— Элизабет. Вчера вы были милосердны ко мне… Прошу вас, пойдемте. Я знаю, вы убиты горем. Позвольте мне вам помочь.

Он протягивает руку в надежде, что она примет помощь, но ничего не происходит. Снежинки ложатся ей на волосы и ресницы, тают на руках. Она их не смахивает. Дональд потрясен до глубины души, глядя на почти английские черты ее худого лица. Среди полукровок такие встречаются, они гораздо белее индейцев.

— Пожалуйста…

Он кладет руку ей на плечо, и вдруг снова раздается тонкий пронзительный вой. Дональд отшатывается в смятении: что за странный призрачный звук, словно звериный? Мужество покидает его. В конце концов, что он знает о ней и ее покойном муже? Что может сказать, чтобы облегчить ее муки?

Дональд озирается в надежде на помощь. Сквозь вихрящийся снег не видно ни единого движения, хотя в окне напротив он замечает смутную фигуру, та, похоже, наблюдает за происходящим.

Он встает — он сидел на корточках, — решив обратиться за помощью. Может быть, подруга сможет убедить ее войти в дом: сам он не чувствует себя вправе заставить или отнести ее. Конечно, Джейкоб знал бы, что делать, но Джейкоба здесь нет. Он отряхивает брюки и отходит от вдовы, хотя не может себя заставить не оглядываться. Ее черный силуэт, частично занесенный снегом, напоминает безумного персонажа японской гравюры. В голову ему приходит счастливая мысль: он принесет ей чашку кофе — хоть на это сгодился Несбит. Он уверен, что она не станет пить, но, возможно, будет рада такому его поступку.

~~~

Лина лежит с открытыми глазами, полностью одетая, и глядит в незанавешенное окно. Рядом с ней спят Торбин и Анна. Она им ничего не сказала, не решившись доверить детям такую тайну. Скоро она их разбудит, заставит одеться, делая вид, будто все это какое-то приключение. О ее планах им ничего не известно. Она им ничего не расскажет, пока они не отъедут подальше от Химмельвангера. Лучше бы они договорились встретиться пораньше — все уже больше часа как угомонились. Целый час потерян. Ей ужасно жарко, потому что она надела несколько нижних юбок под две верхние и все свои рубашки, одну на другую, пока руки не стали похожи на туго набитые колбасы. Эспен поступит так же. Зимой это весьма уместно. Она снова смотрит на часы, вертит руками, чтобы поудобнее пристроить одежду; больше ждать невозможно. Она наклоняется и будит детей.

— Послушайте, мы уезжаем на каникулы. Но очень важно все делать очень-очень тихо. Договорились?

— Я хочу спать, — угрюмо моргает Анна.

— Поспишь потом. Сейчас у нас будет приключение. Давайте-ка надевайте все это, да побыстрее.

— Куда мы собираемся? — Торбин проявляет больше интереса. — На улице темно.

— Скоро рассветет, смотри — пять часов. Вы спали долго-долго. Мы должны выехать пораньше, чтобы успеть туда сегодня.

Она натягивает на Анну платье.

— Я хочу остаться.

— Ах, Анна. — Всего пять лет; откуда такое упрямство? — Надевай это платье поверх того. Будет холодно. И тащить меньше придется.

— Куда мы?

— На юг. Там теплее.

— А можно Эльке с нами?

Эльке — лучшая подружка Торбина, она дочка Бритты.

— Может быть, позже. Может, и другие к нам присоединятся.

— Я хочу есть.

Анна недовольна и хочет, чтобы все знали это. Лина дает ей и Торбину по печенью, украденному как раз для того, чтобы купить их молчание.

За десять минут до назначенного срока она заклинает их молчать и долго прислушивается в коридоре, прежде чем тащить детей за собой. Она закрывает дверь комнаты, которая на три долгих года стала их домом. Все тихо. Тяжелый мешок с провизией и немногими личными вещами больно бьет по спине. Они идут через двор к конюшням. Ночь безлунная, вокруг непроглядная мгла, и она чертыхается, спотыкаясь. Услышав такие слова, Торбин разевает рот от изумления, но нет времени обращать на это внимание. Лина чувствует тысячу глаз у себя на спине и от страха так сильно сжимает руку, что Анна начинает хныкать.

— Прости, моя милая. Смотри, мы уже пришли.

Она открывает дверь в конюшню. Тут еще темней, но теплее, и слышно, как лошади перетаптываются в своем сене. Она останавливается, прислушиваясь.

— Эспен?

Его пока нет, но до срока еще несколько минут. Хоть бы он не опаздывал. Они бы могли скакать уже час, с каждым шагом удаляясь от Химмельвангера. Она сажает детей в пустое стойло.

Еще несколько минут, и Эспен будет здесь.

У нее нет часов, но онемевшие, холодные как лед пальцы дают четкое представление о времени. Дети поерзали, но теперь Анна свернулась клубком и уснула, да и Торбин приник к ней и забылся в полудреме. Должно быть, уже час прошел с тех пор, как они здесь, но в конюшне так никто и не появился. Сначала она говорила себе: он всегда опаздывает, просто ничего не может с этим поделать. Потом она стала думать, что он просто перепутал время и подумал, что они договорились на два. Когда ожидание переползло за час и по-прежнему никто не появился, она представила себе, будто Мерит или ребенок не может заснуть, или заболел кто-то, или что-то еще помешало ему уйти. Наверное, он лежит без сна, чертыхаясь про себя и беспокоясь о ней.

А затем: может, он и вовсе не собирался приходить.

Она рассматривает эту мрачную перспективу. Нет. Так подвести ее он не может. Он никогда бы так не поступил. И не поступит.

Она даст ему еще один шанс — или осрамит перед всеми. Она будит детей, тряся их грубее, чем необходимо.

— Послушайте. Придется подождать. Оказывается, мы не сможем уехать прямо сейчас. Все переносится на завтрашнюю ночь. Мне очень жаль… — Она резко обрывает их предсказуемое нытье. — Мне очень жаль, но так уж получилось.