Нежность волков

Она вспоминает, как произнесла ту же фразу, сообщая им, что отец никогда не вернется и они должны отправиться неизвестно куда, жить неизвестно где. «Нет смысла жаловаться. Так уж получилось».

Она требует от них клятвы хранить все в тайне — если они хоть кому-нибудь скажут, то вообще никогда не поедут на каникулы, — и рисует перед ними манящую картину теплого юга. Хочется надеяться, что когда-нибудь они действительно туда попадут.

Когда она встает и собирается вести их обратно в спальню — по крайней мере, все еще темно, — у двери возникает какое-то движение. Она замирает, и дети тоже замирают, подчиняясь ее внезапному страху. Затем доносится голос:

— Здесь есть кто-нибудь?

На мгновение — кратчайшую долю секунды — ей кажется, что это Эспен, и сердце готово выпрыгнуть из груди. Но тут же она понимает, что голос не его. Их обнаружили.

Мужчина направляется к ним. Лина не в состоянии шевельнуться. Что ей говорить? Она не сразу понимает, что он говорит по-английски, а не по-норвежски. Это метис, Джейкоб. Значит, это пока не конец. Он зажигает лампу.

— О, миссис… — Тут он понимает, что не знает или не может произнести ее имя. — Привет, Торбин. Привет, Анна.

— Извините, если мы вас потревожили, — сухо произносит Лина. Что он здесь делает? Спит, что ли, в конюшне?

— Нет, нисколько.

— Ну и ладно. Доброй ночи. — Она улыбается и проходит мимо него, обернувшись лишь во дворе: — Пожалуйста, не говорите о нас никому, это очень важно. Вообще никому. Я прошу вас… или моя жизнь ничего не стоит. Могу я вам доверять?

Джейкоб тушит фонарь, словно осознавая необходимость сохранения тайны.

— Да, — только и говорит он без малейшего удивления. — Вы можете мне доверять.

Лина помогает детям раздеться и смотрит, как они засыпают. Сама она слишком возбуждена, чтобы заснуть. Мешок она пихает за кресло. Распаковать его — будто признать поражение. Утром нужно будет замаскировать его разбросанными вещами; авось это введет в заблуждение всякого, кто решит сюда заглянуть. О, только бы попасть туда, где у нее будет собственный дом с дверью, которую можно запереть. Как она ненавидит этот запрет на личную жизнь, стягивающий тебя, словно удавка.

За завтраком она осторожничает, всячески демонстрируя обществу радушие и жизнерадостность. Сначала она вовсе не смотрит в сторону Эспена и только в середине трапезы бросает взгляд на его опущенную голову. Он тоже избегает смотреть в ее направлении. Она пытается определить, насколько утомленным выглядит он или Мерит, но здесь что-то сказать трудно. Младенец плачет, так что, возможно, у него колики. Ей нужно дождаться своего часа.

Возможность появляется после полудня. Эспен возникает, когда она кормит кур. Именно возникает: она не заметила, как он вошел. Она ждет, когда он заговорит.

— Лина, прости меня. Я так виноват. Не знаю, что и сказать… Мерит не спала час за часом, и я не знал, что делать.

Он суетится, глаза бегают где угодно, избегая только ее. Лина вздыхает.

— Ладно, все в порядке. Я сочинила целую историю для детей. Мы уйдем ночью. В час.

Он молчит.

— Ты передумал?

Он вздыхает. Она чувствует, что начинает дрожать.

— Потому что если ты передумал, я без тебя не пойду. Я останусь и всем расскажу, что ношу твоего ребенка. Я опозорю тебя перед всеми. Перед твоей женой и детьми. И меня не волнует, пусть Пер нас выгоняет. Пусть мы замерзнем до смерти. Твой ребенок умрет, и я тоже умру. И виноват будешь ты. Ты к этому готов?

Эспен бледнеет.

— Лина, зачем ты такое говоришь? Это ужасно… Я же не говорю, что отказываюсь. Просто это трудно, вот и все. То, что мне приходится оставлять… ты ничего не должна оставлять.

— Ты ее любишь?

— Кого? Мерит? Ты же знаешь, что нет. Я люблю тебя.

Ее лицо разглаживается. Все будет в порядке. Просто его, как и многих мужчин, требуется подтолкнуть.

И все же она не представляет, как переживет этот день. Она ни минуты не может усидеть на месте, и, пока они шьют одеяла, Бритта, заметив ее беспрерывную суетливость, спрашивает:

— В чем дело, девочка? Шило в штанишках застряло?

В ответ Лина может только улыбаться.

Но разумеется, все имеет свой конец, и вот уже час ночи, и они снова идут к конюшням. Едва закрыв за собой дверь, она чувствует, что Эспен уже здесь. В темноте он шепотом произносит ее имя.

— Это мы, — отвечает она.

Он зажигает фонарь и улыбается детям, поглядывающим на него с застенчивой подозрительностью.

— Не терпится на каникулы?

— Зачем нам ехать среди ночи? Мы что, убегаем? — интересуется проницательный Торбин.

— Конечно нет. Просто нужно отправиться в путь пораньше, чтобы подальше уйти до темноты. Зимой все так путешествуют.

— Поторапливайтесь, хватит болтать. Сами поймете, как доедем. — Лина волнуется, а потому говорит резко.

Эспен приторачивает мешки позади седел — он уже оседлал лошадей. Лина ощущает прилив нежности к этим плотным медлительным существам: даже в час ночи они делают все, что от них требуют, без возражений и споров. Они выводят лошадей во двор, где такая слякоть, что копыта не издают ни малейшего шума. Во всем Химмельвангере ни единого огонька, но они ведут лошадей к роще чахлых берез, вне поля зрения из какого-либо окна, и только там Эспен подсаживает Лину и детей, а затем и сам вскакивает в седло позади Торбина. У Лины в руке украденный компас.

— Сначала на юго-восток. — Она смотрит на небо. — Смотри, там звезды. Они нам помогут. Мы держим курс вон на ту, видишь?

— Разве ты не хочешь попросить Господа благословить нас в дорогу? — спрашивает Торбин, весь изогнувшись, чтобы увидеть мать. Иногда он бывает очень педантичным и всегда хочет поступать как положено, ведь он три года прожил в Химмельвангере, где шевельнуться нельзя без короткой молитвы.

— Конечно. Я как раз собиралась.

Эспен осаживает коня, опускает голову и торопливо бормочет, так, словно праведные уши Пера способны уловить молитву на мили окрест:

— Господи Боже, Царь всего сущего на небесах и на земле. Всевидящий и Всеблагой, оберегай нас в странствии, избави от бед и опасностей и выведи на истинный путь. Аминь.

Лина вонзает пятки в лошадиные бока. Темная масса Химмельвангера за их спинами становится все меньше и меньше. Небо ясное, и оттого холодно. Гораздо холоднее, чем прошлой ночью. Они успели как раз вовремя.

~~~

Отец вернулся из-под ареста другим человеком. Он сидит, уединившись в своем кабинете, не читает, не пишет письма, да и вообще не занимается своими обычными делами, а только глядит подолгу в окно без единого движения. Мария знает это, потому что подглядывала в замочную скважину, поскольку беспокоить его запрещено. Он никогда ее не сторонился, а потому она очень переживает.

Сюзанна тоже переживает, но по другой причине. Конечно, ее волнует отец и его необычное поведение, но ведь он по-прежнему сидит за столом вместе с семьей и выглядит при этом вполне жизнерадостным. Она говорит сестре, что раз отец не может теперь выполнять свои судейские обязанности, так что ж ему остается делать? Нет, Сюзанна решила места себе не находить из-за Дональда. Их с Джейкобом нет уже три недели, то есть не особенно долго, хоть они и собирались вернуться раньше. Мария и Сюзанна размышляли о причине такой задержки. Самый очевидный ответ в том, что они так и не нашли Фрэнсиса Росса. Если б его настигла смерть, они бы вернулись. То же самое, если бы они нашли его неподалеку.