Нежность

и вот,

напряженно и сумрачно тешась,

я с вами играю в настольный теннис.

Профессор,

ни я

и ни друг не забыли,

что в самое трудное время вы были

не с теми, кто бился,

а с теми, кто бил,

и предали тех, кто талантливей был.

Профессор,

тут дело не в личной злобе.

Взгляните, как смотрит на вас исподлобья,

угрюмо и мертвенно напряжена,

красивая женщина —

ваша жена.

А мальчик, профессор,

ваш мрачный мальчик,

как нервно он бьет целлулоидный мячик,

как едко не верит он вашим словам

и рвется отчаянно к нам,

а не к вам!

Профессор,

мы с вами еще не сочлись.

На почве пинг-понга мы просто сошлись.

Профессор,

ограблю я вас и ославлю.

Жену еще, может, я вам и оставлю.

Оставлю жену, но имейте в виду —

я все-таки сына от вас уведу!

СУДЬБА ИМЕН

Судьба имен — сама судьба времен.

У славы есть приливы и отливы.

Не обмануть историю враньем.

Она, как мать, строга и справедлива.

Все люди ей, всевидящей, ясны,

в какой они себя ни прячут панцирь.

Напрасно кто-то на ее весы

пытается нажать украдкой пальцем.

Как ни хотят пролезть в нее извне,

как на приманку лжи ее ни ловят,

в конце концов на мыслящей земле

все на свои места она становит.

В конце концов сна клеймит лжецов,

в конце концов сметает дамбы догмы, —

пусть этого ее «в конце концов»

порою ждать приходится так долго!

Ее всевышний суд суров и прям.

Она плюет на пошлый гомон чей-то

и возвращает честь тем именам,

которые заслуживают чести.

И, перед человечеством честна,

достаточно разборчива и грамотна

стирает властно с мрамора она

те имена, что недостойны мрамор*

КОМИССАРЫ

В писательском Доме творчества-

до самой поздней поры

с неколебимой точностью

падают в лузы шары.

Писатели Минска и Киева,

играя весьма остро,

вооруженные киями,

борются за мастерство.

Тяжкую штору отдергиваю,

лбом прижимаюсь к стеклу.

Слышу гудки у Дорохова,

вижу сырую мглу.

Как она быстро сгущается!

Хоть бы одна звезда!

Что-то со мной прощается,

видимо навсегда.

Успокоительно, вяжуще

полная мгла настает.

Небу чего-то важного

явно недостает.

И под гудки встревоженные,

под звон апрельского льда

мокрая и взъерошенная

вылупилась звезда.

В этой туманной полночи

с мглою в неравной борьбе

очень ей надо помощи —

знаю сам по себе.

Чудится или кажется?

Лбом я к стеклу прирос.

Странные тени, покачиваясь,

движутся между берез.

Тени большие, тревожные

ко мне напразляют шаги.

Вижу я куртки кожаные,

наганы и сапоги.

Грозные, убежденные,

в меня устремляя взгляд,

на тяжких от капель буденовках

крупные звезды горят.

Все по-мальчишески стройные,

шпорами чуть звеня,

идут комиссары строгие,

погибшие за меня.

В тугие ремни окованы,

судьями и судьбой

входят сквозь стены в комнату,

звезды внося с собой.

Наши беседы — тайные.

В комнате мы одни.

Вскоре в туман и таянье

молча уходят они.

Березы за ними строятся.

Хрустит молоденький лед.

Идут комиссары строгие,

идут, продолжая обход.

Биллиардисты резвые

о шумном кругу знатоков

шары посылают резаные,

осаживают свояков.

Мне не слышны их звонкие

слоновой кости шары.

Слышу одно — за окнами

моих комиссаров шаги.

Идут они молча в потемках

среди предрассветных полян.

Звезды на мокрых буденовках

светятся сквозь туман.

О Е. Евтушенко

* * -А-

Когда мужики ряболицые,

папахи и бескозырки

шли за тебя,

революция,

то шли они бескорыстно.

Иные к тебе привязывались

преданно,

честно,

выстраданно.

Другие к гебе примазывались

Им это было выгодно.

Они,

изгибаясь,

прислуживали,

они,

извиваясь,

льстили,

и предавали при случае.

Это вполне в их стиле.

Гладеньки,

бархатисты,

плохого не порицали,

а после — шли в бургомистры

а после —

шли в полицаи.

Я знаю эту породу.

Я сыт этим знаньем по горло.

Они

в любую погоду

такие, как эта погода.

Им, кто юлит усердствуя

и врет на собраньях всласть,

не важно, <