Нежные годы в рассрочку

Зинаида Матвеевна, несмотря на «тёмность и недалёкость», в которой её периодически упрекал Гаврилов, тоже увлеклась, глядя на сцену.

Владимир Иванович сидел, как на шарнирах – во-первых, ему сегодня пришлось пойти без армейского бинокля брата, из-за чего вечер можно было считать практически загубленным, а во-вторых, он очень хотел есть...

Гаврилов, воровато оглядевшись по сторонам, наконец рискнул вытащить из-под подкладки пиджака самый большой и увесистый свёрток. Нетерпеливо развернув его, Владимир Иванович добрался до сути – бутылки пшеничной водки. Заядлый театрал улыбнулся ей и, поставив на пол, в проходе, принялся распаковывать следующий.

Положив на коленки толстый том Шекспира академического издания, который в данный момент выполнял функцию стола, Гаврилов разложил на нём аппетитные кусочки слабосолёной тихоокеанской сельди, сдобренной сверху хрустящими колечками репчатого лука, четыре куска чёрного хлеба, три маленьких (в пупырышках) солёных огурца. Пара варёных картофелин дополняла натюрморт.

Владимир Иванович извлёк из внутреннего кармана гранёную стопку, нагнулся к бутылке, налил, крякнул и с удовольствием выпил.

– Б-р-р-р, – поморщился он и захрустел солёным огурцом. – Шедевриально! Аврик, не хочешь селёдки?

– Не-а, – отмахнулась дочь, наблюдая с восхищением, затаив дыхание, за волшебными руками балерины – нет, то были не человеческие руки, то были настоящие крылья лебедя – трепетные, дрожащие... А порой Авроре казалось, что это и не крылья вовсе были, а две птицы...

– Вовк! Ты чо делаешь-то? – довольно громко прошептала Зинаида Матвеевна, которая сидела через одно место от него, за Авророй, и боковым зрением заметила, как Гаврилов нагибается, что-то с пола подымает, затем до неё донеслось его чавканье и хруст, которые театрал тщетно пытался скрыть.

– Ужинаю! Чо делаю! В буфет-то не успели! Странная ты какая-то, Зинька! – возмутился он.

– Товарищ! Можно потише! – раздалось сзади.

– Да, да, конечно, конечно, – с пониманием отозвался Гаврилов, придав лицу интеллигентности, извинился и пообещал, что больше это не повторится.

Опрокинув ещё пару рюмок, Владимир Иванович вдруг обнаружил в кармане пиджака сушёную воблу.

– Надо ж, и воблу зачем-то взял! – удивился он сам себе и, пропустив ещё стопку, отправил в рот селёдочную икру. – Вкус спецфицкий! Аврик! Селёдки не хочешь?

– Да нет! Пап! Ты смотреть мешаешь!

– Ох ты! Скажите, пожалуйста! А ты хоть понимаешь чего-нибудь? Ну вот, скажи мне, сейчас кто на сцене – Одетта или Одиллия?

– Сейчас – Одетта!

– Молодец! Вся в отца! Такая же умная!

– Гражданин! Я, кажется, просил вас, нельзя ли потише! – опять злобно прошипели позади.

– Я говорю – дочь у меня такая же умная, как и я! – в голос заявил Гаврилов.

– Я рад, но если вы будете мешать смотреть, мне придётся принять меры!

– Стыд-то какой! Сидит в Большом театре и ест!

– Селёдкой развонял!

– И не говорите! Вонь такая, как в рыбном магазине! – всполошился задний ряд.

– А вам завидно! – разоблачительным тоном процедил Гаврилов и назло им всем дерябнул ещё пятьдесят граммов.

– Вывести его нужно!

– Это кто сказал? – спросил Владимир Иванович и живо повернулся: – Ты? – Он посмотрел своими выпученными, сверкающими от злости и водки глазами на лысого мужчину в очках довольно солидной наружности.

– А хотя бы и я!

– Володя! Прекрати немедленно! – потребовала Зинаида Матвеевна, но бывший муж словно не слышал её.

– Ты зачем сюда пришёл – на «Лебединое озеро» смотреть или на меня? – пытливо спрашивал Гаврилов мужчину в очках.

– Товарищи, ну сколько можно?! – жалобно простонала женщина, на плечах которой покоилась шкура престранного зверя – это был не кролик, не белка и уж тем более не лиса. Владимир Иванович посмотрел на даму и, подмигнув ей, угомонился, но ненадолго.

Спустя пять минут после вспышки недовольства заднего ряда Владимир Иванович в восторге, совершенно невпопад, принялся выкрикивать «Браво! Брависсимо!», подкрепляя свои вопли отбиванием воблы по перилам балкона.

– Это невозможно, Мусик! – воскликнула женщина с неведомым зверем на плечах. – Сделай же что-нибудь! – И лысый мужчина вдруг сорвался с места и полетел к выходу.

– Володь! Что ты делаешь? Вот для чего ты меня позвал? Чтобы терпение испытывать? – рассердилась Зинаида Матвеевна. – Аврор, посмотри, что он там делает!

– Селёдку ест. Хочешь? – механически ответила дочь, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг.

– Какую селёдку?

– Тихоокеанскую, слабого посола, – причмокивая, прошептал Владимир Иванович.

– Ты, Гаврилов, – идиот! Ох! Какой же ты идиот! – И Зинаида сползла с кресла. – Да ты водку хлещешь! – обличительно воскликнула она, увидев полупустую поллитровку на полу.

– Вот этот товарищ мешает смотреть балет всему балкону, – перед Гавриловым вырос лысый очкарик и женщина в строгом форменном костюме.

– Да, да, мешает!

– Ужас какой-то!

– За что мы только деньги платили!

– Он ещё и селёдкой на весь театр развонял! – шептали зрители многострадального балкона.

– Молодой человек, попрошу вас пройти со мной, – строго сказала женщина в костюме, на что Гаврилов выругался и, прихватив с собой «стол» с пустой бутылкой, послушно последовал за ней.

– Вов! А мы-то как же? – беспомощно простонала Зинаида Матвеевна.

– Досматривайте! Я вечером позвоню!

Зинаида весь балет сидела как на иголках – ей не давала покоя мысль – куда увели идиота Гаврилова, что ему теперь будет за распитие спиртных напитков в общественном месте и позвонит ли он на самом деле, как обещал. Она волновалась за него, но всё-таки, наверное, больше беспокоилась за себя: «Если Гаврилова посодют, кто ж мне доставит райское блаженство?» – вот какая мысль, не сформированная, правда, так уж чётко – расплывчатая и неопределённая, не давала ей покоя.

Но беспокойства её не оправдались – Владимир Иванович сумел каким-то совершенно непостижимым образом очаровать женщину в форменном костюме, которую (как потом оказалось) звали Ларисой. Мало того, он прямо «на месте», на её боевом посту овладел ею, в результате чего, находясь в близких отношениях сразу с двумя работницами Большого, имел возможность сидеть не на галёрке, а в партере на самых знаменитых спектаклях театра.

Аврора в связи с этим превратилась в страстную поклонницу балета – она два раза в неделю посещала Большой, отбивая руки и самоотверженно крича «Браво».