Нежные годы в рассрочку

– Вот, – сказал он, – ну я пошёл...

– Вадька! – закричала она и сама, без всяких просьб, кинулась к Лопатину на шею и точно так же звонко, изо всех сил чмокнула его в губы. – Спасибо тебе за коньки... И вообще за всё. Ты мне пиши! Хорошо?

– Да, конечно. Я буду писать тебе, рассказывать обо всём. А ты отвечай. Ладно?

– Да, да, буду отвечать! – с жаром поклялась Аврора.

– А когда мы вырастем – встретимся и поженимся.

– Правда?

– А ты что, не хочешь?

– Очень хочу, Вадька! Больше всего на свете! Ой! Уже девятый час! Меня мать убьёт!

– Подумаешь, на десять минут задержалась!

– Нет, мне нельзя, никак нельзя задерживаться!

– До свидания, Аврорушка!

– До свидания! – И они простояли ещё минут пять, крепко обнявшись. Они никак не могли оторваться друг от друга – их такие родственные души выражали протест, они говорили разлуке – нет, но разлука, как известно, тётка глухая.

Они расходились в разные стороны не по своей воле, каждый из них начинал новое существование – собственное, полное обязательств. Они вступали в такую желанную и такую непростую взрослую жизнь, не ожидая от неё ничего иного, кроме свободы, радости и счастья – они не знали тогда, наивные, что настоящее, неподдельное счастье было как раз в ту минуту, когда они стояли, обнявшись, когда Вадик завязывал Авроре шнурки на катке, когда подталкивал её в спину с ледяной горки... А впереди, помимо сомнительной свободы, их ждёт много разочарований, горя, печали, которые лишь изредка будут озаряться вспышками так называемого счастья.

Авроре больше никогда не суждено было увидеть Вадика – в тот майский тёплый вечер он навсегда исчез из её судьбы. Она не получила ни одного письма от любимого и, естественно, не зная адреса, не имела возможности написать ему сама. Нет, Вадик не забыл её, более того – он отправлял ей письма чуть ли не каждый день, просто его послания всякий раз подвергались жесточайшей перлюстрации Геней и Зинаидой Матвеевной и, не пройдя строгой цензуры, прямой дорогой летели, разорванные на мелкие кусочки, в помойное ведро.

– А ошибок-то, ошибок-то! – с недовольством шептала Зинаида сыну, жадно читая очередное лопатинское письмо. – Но всё ж красиво пишет. Особливо про Мурманский порт! Ты знал, Гень?.. Ты знал, что Баренцево море зимой не замерзает? Гень, Гень, а ты знал, что в Мурманске не только полярные ночи, но и полярные дни бывают?! – дёргая за рукав сына, допытывалась она.

– Знал, знал, – нехотя отзывался Геня.

– Какой ты умный! Какой умный! Весь в отца! А я вот, Гень, многого ещё не понимаю. Так и помру, наверное, потому как грамотность мала, да и знаний нет! – с сожалением признавалась Зинаида Матвеевна, после чего очень старательно рвала письмо – чтоб никаких следов не осталось.

* * *

Но, как говорится, свято место пусто не бывает. Меньше чем через год, в восьмой «Б» класс, где училась наша героиня, к великому разочарованию Ирины Ненашевой, поступил некий Костик Жаклинский, отца которого (офицера) перевели в Москву по долгу службы.

Он был спокойным мальчиком, учился неважно, перепрыгивая с тройки на двойку, но в коллектив вписался как-то сразу и без проблем.

Как только зашёл он в класс, как только классный руководитель – ботаничка Елена Фёдоровна представила его ребятам – вот, мол, новый мальчик, будет теперь у нас учиться, его папа военный, семья приехала из Саратова, прошу любить и жаловать, Константин оглядел новых однокашников скользящим взглядом и, остановившись на Авроре, замер, застыл. Его сердце сильно стукнуло, будто молотком по рёбрам, и оцепенело на минуту. И в этот момент Жаклинский понял, что он влюбился, влюбился в эту совершенно незнакомую девчонку, с толстыми пшеничными косами, такую особенную, такую прекрасную в этой своей необычности и непохожести на всех остальных. «А глаза-то! Глаза-то какие! В пол-лица и грустные отчего-то!» – подумал Костя и, словно на ватных ногах, прошёл на своё место.

И тут началось! Тут началось то, что начинается, когда пятнадцатилетний мальчик влюбляется в одноклассницу. Эти взгляды, записки...

Аврора, стоило только Костику сесть за предпоследнюю парту, сразу же почувствовала, как её спину, обжигая, просверливает чей-то взгляд. Весь урок она сидела, как на иголках – ей так хотелось обернуться и выяснить, кто же буквально пожирает её глазами, но гордость не позволяла. Ей оставалось лишь перебирать в уме, кто бы это мог быть: «Петров? Хотя нет, с чего бы это! Он за Шуркиной ходит. Может, Лакманов? Он даже очень ничего! У него такой нос, такой... В общем, мне нравится... И стрижка модная... Но это точно не он, потому что я его вчера вместе с Грачёвой видела, они, кажется, из кино шли. Наверное, это дурак Осипов с последней парты от нечего делать уставился и гипнотизирует меня. Точно Осипов – больше некому!» И Аврора обернулась, настроившись одарить своим тяжёлым, полным презрения взглядом двоечника и балбеса Мишку Осипова, но... Тот вовсе не смотрел на неё – он был слишком занят, ковыряясь ручкой в волосах, Мишка пытался её наэлектризовать, чтобы приподнять кончик странички своего дневника, в котором кроме двоек и замечаний преподавателей не имелось ничего – даже расписания уроков.

И тут Гаврилова заметила, что новенький смотрит на неё не отрываясь, а встретившись с ней глазами, он взял вдруг и ни с того ни с сего хитро подмигнул ей. Аврора тут же отвернулась – ей стало отчего-то стыдно, обычно бледное, белокожее от природы лицо её заполыхало огнём. Но вместе с этим совершенно необоснованным стыдом на неё вдруг нашли ни на что не похожее возбуждение и радостное веселье – она не могла спокойно сидеть и слушать непонятную, монотонную речь математички. Аврора неожиданно подпрыгнула на стуле и сильно дёрнула Ненашеву за жиденькую косичку. Та осмотрелась по сторонам и, удивлённо глядя на подругу, укоризненно воскликнула шёпотом:

– Гаврилова! Ты чо, дура, что ль?! – на что «дура Гаврилова» смогла только глупо хихикнуть – успокоиться она была не в состоянии, она схватила линейку и принялась ею тыркать подругу в бок. – Больно же! – заныла Ирка и огрела Аврору учебником по голове.

– Сама дура! – отозвалась наша героиня, и в этот миг сидящая позади Шуркина тоже в свою очередь ткнула её в спину то ли ручкой, то ли угольником. – Чо надо?

– Гаврилыч! Тебе записка! – отозвалась та и лукаво улыбнулась.

Аврора схватила свёрнутый несколько раз тетрадный лист, развернула его дрожащими руками... Там было нарисовано сердце почти в его натуральную величину, проткнутое, словно котлета вилкой, длинной стрелой. Под рисунком было предложение сходить после уроков прогуляться, а ещё ниже, совсем уж мелкими буквами, подписано:

«Покажешь мне раён? А то я тут ничего не знаю. Это я тебе пишу – навичок».

«Тоже двоечник, – решила Аврора, исходя из слов «раён» и «навичок», – но это даже и лучше – с двоечниками проще, они не зазнаются и не задирают нос к небу, так, что не видят ничего вокруг. А он, кажется, неплохой, этот «навичок», симпатичный даже!» Авроре больше всего в Косте понравились глаза – они чем-то напоминали лопатинские – такие же большие и голубые.

– Что это такое? Дай! Дай! – Ненашева, подобно коршуну, налетела на записку и, выхватив её из рук подруги, торопливо, с нескрываемым интересом прочла. – Ой! Нежности-то какие! Надо же! Я не могу прямо! – наигранно застонала Ирка. И хоть она изо всех сил пыталась быть весёлой, показывая все своим видом подруге несколько презрительное отношение к любовному посланию: «Ой! Арка! Опять ты всякими глупостями занимаешься!», в душе Ненашевой кипело возмущение. «Да что ж это такое! – говорило всё её существо. – Мне скоро шестнадцать, а у меня ещё не было ни с кем романа! Ни один парень не обратил на меня внимания! На Арку вон уже второй клюёт! А ещё она рассказывала мне о каком-то Ваньке, что ходил за ней повсюду в лагере! Но я этого не видела, ладно! У всех девчонок в классе есть парень! Даже у Шуркиной! У этой страшилищи с длинным носом! Почему у меня-то никого нет?!» – терзалась Ненашева. Её мечта о муже и двух милых ребятишках таяла на глазах, обещая так никогда и не исполниться. – Я с тобой пойду! – уверенно заявила она.

После уроков подруги вышли на улицу – там их уже поджидал Костик.

– Пошли? – спросил он Аврору и посмотрел на неё так, что отказаться было просто невозможно.

– Пошли! – несколько вызывающе согласилась Ирка.

– А я тебя никуда не приглашал! – ухмыльнулся «навичок».

– Ну и что! Я Аркина подруга! Мы с ней всегда везде вместе ходим! – напирала Ненашева.

– А я не хочу с тобой нигде ходить! Третий – он вообще-то лишний! – отрезал Жаклинский – он в отличие от Вадика не церемонился с нагловатой и беззастенчивой Ириной.

– Арка! Скажи ему! Скажи! Или вы пойдёте со мной, или ты с ним вообще никуда не пойдёшь!

– Н-да? – с нескрываемым презрением, с издёвкой спросил Костик и, неожиданно схватив Аврору за руку, потащил её прочь от школы. – Вон, с Осиповым ходи, а к нам не лезь! – успел крикнуть он, смеясь.

Ненашева, оставшись одна с портфелем и холщовым мешком в руке, почувствовала себя одураченной и растоптанной настолько, что захлюпала от жалости к самой себе.

– Ир, не поможешь мне с русским? А то Степанида сказала, если я не принесу работу над ошибками без единой ошибки, она отца вызовет! – Рядом с Иркой стоял Мишка Осипов – маленький, белобрысый, курносый, с огромным портфелем (таким несоразмерным с ним самим, что казался больше Осипова). Он громко шмыгнул носом и почесал затылок.