Незнакомка до востребования

А что, если она сейчас там? Поняла каким-то образом, что ее раскрыли, и просто ушла?

Хотя откуда она могла знать, что он узнал, что она не его дочь? И почему ушла, не взяв ключи и свои вещи?

Он открыл шкаф: все было на месте. Аккуратно сложенное на полках белье, платья и пальто в большом отделении шкафа. Книги, документы…

Нет, она никуда не собиралась.

Вечером Максим поехал на улицу Некрасова. Быстро нашел дом, где она снимала квартиру. Вычислил, глядя на светящиеся окна дома, окна нужной квартиры — они были темные. Поднялся, позвонил. Конечно, ему никто не открыл. Тогда он достал ключи и открыл дверь. Позвал ее. Квартира ответила глубокой тишиной. Да и сам дом был каким-то тихим, спокойным.

Он вошел, нащупал выключатель на стене, щелкнул им. Передняя была оклеена желтыми дешевыми обоями. На полу — дешевая красная ковровая дорожка, ведущая в единственную комнату. Он снова позвал ее: Марина!

Сердце его билось, он никогда в жизни не был в подобной ситуации. Что будет, если в комнате все-таки кто-то есть? Время-то ночное. Может, она живет не одна, а с другом или подругой?

Он медленно шел, прислушиваясь к тишине. Включил свет в комнате. Нет, в квартире никого. Очень скромная обстановка, все чисто, прибрано. Ванна, туалет, кухня… Открыл холодильник — он был практически пустой, не считая банки сгущенки и яблока.

В углу комнаты — письменный стол. Убогий, очень старый. На нем — новенький компьютер. Конечно, без компьютера — никуда.

Он присел в продавленное, прикрытое пледом кресло. И вдруг понял, что мучило его весь вечер помимо истории с Мариной. Вера. Ее телефон не отвечал. Куда она делась? Может, задержалась в салоне? Такое было один раз, когда она записалась в круглосуточный салон, чтобы привести себя в порядок, да освободилась лишь к одиннадцати часам. Но она предупредила его заранее, да и вообще, он знал, где находится этот салон и сам забирал ее оттуда около полуночи, всю пахнущую краской для волос и прочей химией.

Может, с ней что случилось?

Хотя всего-то одиннадцать. Детское время. Она могла просто засидеться с подругами. Может, у кого день рождения…

Он уже выходил из квартиры, когда ему позвонила секретарша и сказала, что его заместитель, который должен был сегодня ночью лететь в Петербург подписывать важный контракт, внезапно заболел, что лежит с высокой температурой, жена плачет, говорит, что он весь горит, что у него тяжелейший грипп и что, скорее всего, его даже госпитализируют, поскольку у него открылась рвота… Словом, в Петербург лететь некому. Недолго думая, он перезвонил секретарше и сказал, что полетит вместо него. Чтобы она срочно позвонила в аэропорт и заказала билет на трехчасовой ночной рейс. Словом, чтобы взяла на себя всю техническую работу вплоть до заказа такси в Петербурге.

Ну и ночка!

Вера еще пропала! Марина исчезла!

Надо было срочно возвращаться домой, может, Вера уже там? Могла же она, наконец, просто-напросто потерять телефон или где-нибудь оставить. Поэтому и не могла ответить или позвонить. Хотя… Но в этом случае она, отлично помнившая наизусть его номер, могла бы позвонить с любого другого телефона.

Дома Веры не оказалось. Он в сотый раз набирал ее номер — ответом были длинные равнодушные гудки.

Что, и на этот раз в полиции откажутся принять его заявление? Или вообще посмеются ему в глаза, мол, что это от тебя, друг, все сбегают? Исчезают?

Ладно, надо собираться в командировку. Он открыл шкаф, достал пару сорочек, белье, носки, уложил аккуратно в небольшой саквояж. Бритва, галстуки, спортивный костюм…

Позвонили. Он схватил трубку — имя абонента не высветилось. Максим испугался. Кто из чужих мог позвонить ему в столь поздний час? А ведь его телефон забит огромным количеством номеров людей, с которыми он был связан по жизни и которые ему могли бы пригодиться. Начиная от близких друзей и коллег и заканчивая парикмахером! И ни один не определился. Полиция?

— Слушаю…

— Добрый вечер. Господин Караваев?

Это был какой-то Вик. Должно быть, Виктор. Представился другом Марины.

Услышав про Марину, Максим почувствовал, как его охватывает страх. Страх за девочку, которую он до недавнего времени считал своей дочерью. Страх за Марину, которую он успел полюбить и за которую переживал. Несмотря ни на что.

— У меня есть информация для вас…

Он почувствовал, как что-то защемило в груди, слева. Может, сердце? Но у него никогда прежде не болело сердце. Да и вообще, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь его охватывало волнение такой силы. Все, что происходило с ним до этих пор, воспринималось им спокойно, конечно, если учитывать, что Бог его миловал и он ничего и никого еще, к счастью, не терял.

— Что, что с ней случилось? Она жива? — Он задал самый главный вопрос, который мучил его последние дни.

— Да, она жива и почти здорова… — ответил этот Вик, и Максим почувствовал облегчение.

Жива. Это — самое важное. Голос этого парня долетал до него откуда-то издалека, а смысл слов никак не мог до него дойти в полной мере… В голове словно что-то заклинило, а когда отпустило, то все в какой-то момент приобрело стройность и встало на свои места.

Он должен был срочно приехать в Первую городскую больницу.

Время еще есть.

Он все успеет.

16

Медсестра Эмма, услышав стук в дверь, соскочила с колен доктора Дворкина, судорожным движением набросила на голое тело халат, быстро застегнулась на все пуговицы. Туго подпоясалась.

— Григорий Ефимович… Да что же это такое? — прошептала она чуть слышно. — Время — час ночи!!! Никаких звонков не было, значит, все наши спят… Кто бы это мог быть?

Дворкин, красный и потный, приводил себя в порядок в прилегающем к ординаторской туалете. Он вышел оттуда, причесывая на ходу коротко стриженные густые кудрявые волосы. Эмма, бросив на него быстрый взгляд, поняла по его замутненному взгляду, что он еще не вынырнул из того пьянящего состояния жгучего сладострастия, в котором они пребывали все те минуты и часы, последовавшие после ухода беспокойных вечерних посетителей. Она и сама-то чувствовала себя так, словно ее неожиданно облили холодной водой.

Она любила эти тихие ночи, когда дежурил Гриша, как она его называла в моменты близости. Одинокая молодая женщина только и жила этими встречами, свиданиями, ласками. Она тратила все свои деньги на парикмахеров, косметику и духи, на дорогое белье, даже на деликатесы, чтобы превратить каждую ночь в ординаторской с Дворкиным в настоящий праздник.

Дворкин был женат, у него было трое маленьких детей и прекрасная молодая жена, которых он очень любил и покой которых оберегал. Все, что он зарабатывал, Эмма знала, он до копейки приносил в дом. Редко когда Эмме в качестве скромного подарка перепадало яблоко или апельсин. Ее любовнику и в голову, должно быть, не приходило купить ей какое-нибудь колечко к Восьмому марту или хорошие духи к Новому году. Он часто говорил ей о своей любви, долгими часами не выпуская ее из объятий, но ничто не указывало на то, что она является хотя бы частью его жизни. Девушка для развлечений, для наслаждения. Эмма же, влюбленная в своего доктора, все понимая и ни на что не надеясь, тем не менее старалась всячески доставить ему удовольствие, одновременно реализуя с его помощью все свои положительные женские качества. Она готовила для него сложные изысканные блюда, требующие дорогих продуктов, терпения и времени. Но чаще всего в ее объемной сумке, с которой она приходила на работу, исключительно на ночное дежурство, можно было найти глиняную кастрюльку с жареной курицей, щедро сдобренной чесноком, — любимой едой доктора Дворкина. Они с самого начала отношений договорились, что чеснок для них не помеха в любви, а потому ели чеснок во всех видах. Ближе к утру окна их ночного любовного гнезда открывались, помещение проветривалось, кроме того, Эмма специальным аэрозолем уничтожала все посторонние запахи, чтобы утренняя смена приняла чистую, свежую ординаторскую.

Их связь длилась уже целый год, и все это время Эмма гнала от себя мысль, что вся больница, ну уж хирургия точно, знает об их связи, хотя отлично понимала, что скрыть такое, находясь в тесном общении с большим количеством людей, просто невозможно.

Григорий Ефимович, выпятив грудь и весь как-то расправившись, выпрямившись, решительно вышел из ординаторской, Эмма последовала за ним.

Только бы никто не умер, молилась она про себя. Она была женщиной мягкой, сердечной и всегда переживала, когда кто-нибудь из пациентов умирал.