Ничего интересного

— Офигеть! — одновременно сказали Бесси и Роланд.

И тут, как по волшебству, Тимоти перестал гореть. Он был в порядке. Даже улыбался, и ни волосинки не выбилось из его кудрей. Карл закутал его в куртку и поднял на руки, а какие-то люди в костюмах и солнечных очках как бы заблокировали их, и все они побежали к такой длинной череде одинаковых черных машин. И машины поехали. И все закончилось. На канале вернулись в студию, где какой-то человек в твиде, с таким лицом, будто только что проглотил яд, издал сухой шипящий звук, словно никто не видел только что горящего ребенка, и сказал: «Сегодня исторический день, когда Сенат подтверждает назначение…»

Я посмотрела на детей и в ту же секунду почувствовала, как температура в комнате слегка меняется. Они застыли как статуи, глядя на экран огромными глазами. И я увидела, что, даже несмотря на номекс, они начинают гореть.

— На улицу! — закричала я, потому что знала, что сейчас гребаные дыхательные упражнения не помогут.

Я знала, что будет дальше. Но дети не двигались и уже начали дымиться, и воздух запах химикатами, стал плотным и едким.

— Бесси! — закричала я. — Роланд! Пойдем, детки. Пошли на улицу.

Я потянула их за собой, и они, казалось, наконец-то пришли в себя. Послушно потопали со мной к входной двери, и мы выбрались на улицу, погода была такая ясная, такая прекрасная. Солнце стояло высоко в небе. Бесси и Роланд встали на газон. И засмеялись. Просто захохотали. И на них было трудно смотреть, такие они были яркие — белый ослепительный свет. И потом тоже загорелись, таким ярким красно-желтым пламенем. Они стояли и горели. И я была счастлива. Я знала, что с ними все в порядке. Я знала, что им ничто не может причинить боль. Трава почернела у их ног, и воздух вокруг замерцал. Это было прекрасно. Они были прекрасны.

В доме снова, и снова, и снова звонил телефон, но я не шевелилась. Я подняла голову: на другом конце лужайки на заднем крыльце стояла Мэри, наблюдая за детьми, совершенно спокойно, как будто следила за птицами у кормушки. Я помахала ей, и она, помедлив пару секунд, помахала в ответ.

Дети бегали кругами, пламя тянулось позади шлейфом и опускалось на землю, где трава на секунду загоралась и начинала тлеть. Они горели и горели, как будто были вечны. Но я знала, что этот огонь стихнет, что он исчезнет, вернется внутрь детей, где бы он ни прятался. Я знала, что скоро они превратятся в близнецов, которых я так хорошо знала, с их странными телами и замашками. Я не пыталась их поймать или потушить. Я позволила им гореть. Я сидела на крыльце, любовалась прекрасным днем и смотрела, как они полыхают, потому что знала, что, когда все закончится, когда огонь исчезнет, они вернутся ко мне.

Одиннадцать

Мы почти не спали той ночью, слишком взвинченные, и тут ничего не поделаешь. В ту же секунду, как взошло солнце, дети вскочили с кровати. Простыни стали липкими от огнеупорного геля, их было уже не спасти, и дети по очереди принимали душ, смывая остатки. Я не пыталась их остановить. Это казалось мне бессмысленным. Либо они спалят дом, либо нет.

Когда я прошлым вечером наконец взяла трубку, Карл, запыхавшись, сказал, что они возвращаются домой, в Нэшвилл. Он сказал, что Мэдисон пытается минимизировать ущерб, что мне нельзя ни с кем разговаривать. Сказал, чтобы я держала детей в доме, обмазала их огнеупорным гелем.

— Чтобы ничего не случилось, хорошо? — сказал он и, прежде чем я успела спросить о Тимоти, повесил трубку.

Бесси и Роланд хотели смотреть на Тимоти в огне снова и снова, но я выключила телевизор. Я знала, что от этого станет только хуже, что это уже навеки выжжено у нас в памяти. Конечно, мне было интересно, что происходит за пределами нашего дома, что говорят газеты, но я просто выбросила это из головы. Я сосредоточилась на детях.

Когда близнецы вчера наконец потухли, мы сняли с них остатки вконец испорченного номекса и нашли свежую одежду. Я заставила их сесть на диван, завалила кофейный столик кучей яблок, и мы прочитали подряд три романа про Пенни Николс, мой голос гудел и гудел, пробираясь по очередной загадке к тому моменту, когда все наконец прояснится. Так мы и выживем вместе, под слова из книги, когда конец одной истории — всего лишь минута молчания перед началом другой. И мы справились. Дети были счастливы. В их рядах случилось пополнение. Они не хотели поджигать мир. Они только хотели быть в нем не так одиноки.

Потребовались уговоры, но в итоге мне удалось убедить детей полчаса позаниматься йогой, а пока они ели хлопья, я забежала в особняк за свежей газетой. Я не представляла, под каким углом, какими словами представят произошедшее. Я хотела узнать, упомянуты ли там Бесси и Роланд, чтобы быть к этому готовой. Я стучалась в заднюю дверь, пока Мэри не открыла.

— Поешь что-нибудь? — спросила она. Честно говоря, я мечтала о сэндвиче с беконом, но стойко проигнорировала это желание.

— Вообще-то я хотела попросить газету.

Мэри уставилась на меня, не мигая. Я понятия не имела, знала ли она о Тимоти. Я хотела что-нибудь сказать, но такое сложно ввернуть в вежливый разговор.

— Входи, — наконец произнесла Мэри.

Все огни в доме были выключены, никакого движения.

— Здесь жутковато, — сказала я.

— У всех выходной.

— Здорово, наверное.

— Вот газета. — Мэри протянула мне копию «Теннесси».

И вот он, заголовок: «ПРОИСШЕСТВИЕ С ОГНЕМ ОМРАЧАЕТ ЦЕРЕМОНИЮ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ СЕНАТОРА РОБЕРТСА».

— Твою ж мать, — сказала я, глядя на фотографию Джаспера, которого подталкивают к машине, на его лице смесь недоумения и ярости, Мэдисон позади. Я поискала взглядом Тимоти и Карла, но они, видимо, уже были в машине.

— Угу, — согласилась Мэри.

— Ты видела это все по телевизору? — спросила я.

— Я не смотрю телевизор, — ответила она.

— Но нас ты вчера видела, так? Во дворе? Бесси и Роланда.

— Да, это я видела.

— То же случилось и с Тимоти.

— Я так и подумала.

Я не понимала, в чем дело: в ее статусе среди персонала, в феодальном духе, либо она просто не позволяла себе показывать эмоции перед теми, кто этого не заслуживал. Я прочитала статью, в которой повторялось официальное заявление Джаспера Робертса о том, что рубашка Тимоти, сильно накрахмаленная перед пресс-конференцией, загорелась из-за искры. Как и Мэдисон, мальчику залечили небольшие ожоги и в тот же день выписали из больницы. Далее сообщалось, что Джаспер вернется в Теннесси, чтобы ребенка осмотрел личный врач семьи. Вот и все. Я пролистала раздел, надеясь найти что-то еще, но безуспешно. Была еще одна статья о факторах, влияющих на национальную безопасность, и о том, что Джаспер планирует продолжить дело предыдущего секретаря, опираясь на его наработки. Я с трудом понимала, как от такого странного происшествия можно запросто отмахнуться, не поверив в него. Накрахмаленная чертова рубашка? Серьезно?

Я схватила «Нью-Йорк таймс», но о Тимоти там упоминалось еще меньше, даже фотографий с пресс-конференции не было, напечатали только официальный портрет Джаспера. Все описывалось очень формально, статья касалась только политики и управления. Да кого это вообще, к черту, волнует?

— Ты об этом знала? — спросила я Мэри.

Она кивнула.

— Кто тебе рассказал?

— Я сама увидела, — ответила она. — Незадолго до того, как сенатор Робертс отослал миссис Джейн и детей, они тогда все время ссорились. Девочка, Бесси, заглянула на кухню и попросила ее покормить, но зашел сенатор Робертс и запретил ей есть до ужина. Она закричала, что проголодалась, а сенатор схватил ее за руку и сказал, что правила тут устанавливает он, что он решает, что лучше для его семьи. Она взяла и загорелась, мистер Робертс отскочил и уставился на нее. Включилась пожарная сигнализация. Я взяла кувшин с водой и вылила его на девочку. Она горела. Я наполнила его снова и снова вылила. Она горела. А потом еще раз. Наконец Бесси погасла, огонь потух. Она выглядела совершенно нормально, сильно покраснела, но не плакала. Затем миссис Джейн крикнула из гостиной, что сработала сигнализация, и сенатор Робертс ответил, что у меня сгорели гренки. Вот это мне не понравилось.