Ничего страшного

— Валентина, — повторил он, — что же это за маразм такой! Это же я, иеродьякон Дионисий! Вы что, не узнаете меня? Я на вас не обижаюсь, но и вы на меня не должны сердиться. Дом действительно окружен, но никакие это не соседские голоса. Тот, кого мы ожидали, здесь, у самого крыльца. Я наткнулся на него. Форменный уголовник. Пощады от него не жди. Да он там и не один. Прислушайтесь — прямо под окном разговаривают.

Из комнаты раздался стон, потом радостный крик:

— Отец Дионисий! Откуда вы здесь? Как вы почуяли, что я в беде? Как вы сюда попали? Это по внушению свыше — я точно знаю! Я так настрадалась! Бандит каким-то образом проник внутрь, я его видела — гадкий такой, вид бесовский, и теперь он затаился где-то здесь. У меня есть топор и кочерга.

— А почему так темно?

— Я вырубила весь свет. Нет, у нас точно с вами есть духовное родство, я так и чувствовала...

Дионисий, спотыкаясь, стал пробираться обратно через уборную в предбанник, шаря по стене, чтобы нащупать пробки.

А в это время к дому уже направлялся милиционер Игорек. Был он маленького росточка — странно даже, что такого взяли в милицию, с лицом в меленьких красных прыщиках: именно что не Игорь, а Игорек.

Не знаю, почему в Троицке вся милиция такая хлипкая? Что-то в этом виделось явно символическое, склонявшее к мысли, что сей монастырский городок был не под сомнительной защитой ненадежных человеческих рук, а под крепкою дланью Божьей. Меня, когда приезжала на машине, все время останавливал, хотя и высоченный, но болезненно худющий — кажется, вот-вот переломится пополам — лейтенант Маточка. Так и говорил: “Лейтенант Маточка. Вам за нарушение — штраф. Вы проехали по улице, не пристегнувшись ремнем, — непорядок”. Или: “Лейтенант Маточка. Вам штраф. Почему у вас колеса, как у “Татры”? Непорядок”. В конце концов, завидя его загодя, я сразу доставала купюру, чтобы он немного подкормился. Единственный раз, когда он зазевался и меня не остановил, я затормозила сама: “Вы — Маточка? Почему не останавливаете? Непорядок. Вот, возьмите штраф”. Он удивился, но взял. Правда, с тех пор старался мою машину не замечать. Даже нарочно отворачивался, когда я проезжала мимо.

Однако вернемся к Игорьку. Пришлось ему бросить машину возле какой-то застрявшей в снегу колымаги, в которой, приглядевшись, он узнал “жигуль” кума, и теперь он шел, бдительно посматривая по сторонам и ощупывая рукой табельное оружие. В темном саду он увидел двоих, один из них что-то методично внушал другому, а тот слушал его внимательно и наматывал на ус. Это поразило Игорька весьма неприятно: Эльвира говорила ему, что преступник один и к тому же связан, да еще и заперт в сарае. Поэтому он несколько сбавил шаг и глубже — для суровости — надвинул на лоб шапку.

— Ваши документы, — тоскливо произнес он, на всякий случай не входя в сад, а остановившись у калитки и стараясь не заступить за черту света, отбрасываемого единственным фонарем. Дальше уже шевелились тени, постепенно сгущаясь, чтобы перейти в кромешный мрак.

— А ваши документы? — моментально отреагировал Никифорович. — Я — водитель наместника Свято-Троицкого монастыря. Вот таким макаром, Господи Боже мой!

И он победоносно посмотрел на Ваню с его черным котом.

— Еще чего! Ты у меня поговоришь! Из монастыря он! В такое время монастырь ворота свои закрыл, молится, поклоны кладет. В отделении у меня поговоришь с твоим макаром! — посуровел Игорек, но на всякий случай сделал шаг назад, оказавшись в самом эпицентре света. — Всякому преступному элементу свои документы показывать — это ловко придумано. Приказываю вам следовать за мной — до выяснения личности.

Ваня испугался, что милиционер их сейчас уведет, а его будущая спутница жизни так и останется в темном доме вместе с бандитом. Поэтому он решил сманеврировать:

— А может, ты и не милиционер вовсе. Может, ты просто так — переоделся милиционером, а его убил и закопал в снегу, — неожиданно ввернул Ваня, подхватывая на руки кота. — Мне в КПЗ такие случаи рассказывали. Ишь, метр с кепкой, мальчик-с-пальчик, от горшка два вершка — приказывает он тут, я вон тебя на козырек над крыльцом посажу, что делать будешь? А лучше-ка попробуй войти в дом.

— А кот-то тебе зачем? — не утерпел Никифорович и, словно мстя Ване за вопросы о куреве да о знании молитв, спросил, стараясь выказать ему как можно больше презрения: — Продаешь, что ли? Что — неразменный рубль?

— Какой-такой еще рубль, это мы в отделении сейчас разберемся, — грозно затянул Игорек. — А за оскорбление ответите. Дразнится он тут, угрожает. Я при исполнении. Прошу не оказывать сопротивления представителю власти, прошу организованно пройти в машину... Предупреждаю, у меня табельное оружие.

Это придало ему смелости, и он решительно шагнул в темноту.

— Видали мы таких на зоне, — совсем уж расхрабрился Ваня и сплюнул в сугроб.

В этот самый момент Дионисию все-таки удалось ввернуть пробку, и в окне кухни вспыхнул свет. Через мгновение там мелькнул и сам он собственной персоной в собачьей шубке. К груди он крепко прижимал блокнот в кожаном переплете. Поймав Валентинин взгляд, скользнувший по его трофею, он кротко спросил:

— Я возьму его обратно, ничего? Я вам другой подарю. Или — узор. Хотите — узор?

— Что у вас за вид? — ахнула Валентина. — Ну да, Святки же, а я и не догадалась — ряженые повсюду ходят, вы, наверное, колядовать пришли, а тут такое... А подарки мои — конечно, берите, простите, если что не так.

Что-то шевельнулось у нее в груди — нечаянная радость, догадка полыхнула в мозгу: он переоделся, чтобы никто его не узнал, пока он шел сюда. Чтобы прийти инкогнито... А зачем? Что он хотел этим сказать? “Прости, это я так специально выразился про духовный союз, чтобы тебя испытать... Мне так дорого то, что ты мне подарила… Споем же “Добрый вечор, пане”, растолкуем какое-нибудь место из Священного писания, прочитаем вместе акафист...”

Нет, материал явно ослабил свое сопротивление...

— Отец Дионисий, — радостно вскрикнул Никифорович, увидев его наконец в зажженном окне, и победоносно показал на него милиционеру: — Вот он — это наш, из монастыря. Диакон. Таким макаром...

Он принялся колотить в окно.

— Что — и этот бомжара в окне — тоже из монастыря? — вскинулся Ваня. — Да, я подозревал, а теперь явственно вижу — правильно вас вызывали, только не один тут налетчик, а двое их. Шайка. Я того, который в доме, давно уже стерегу, а тут — этот, другой, переодетый. Ловко же замаскировался! По Москве тоже много таких бродяжит. Волки в овечьей шкуре. Я сразу их узнаю. Женщину захватили. Берем их — и к вам! Я пособлю.

— Ах, так он переодетый, — хмыкнул Игорек, чувствуя облегчение, что хотя бы эти двое у крыльца оказались поврозь, а кроме того, испытывая нечто вроде благодарности этому рыжему за поддержку. — Вот оно что. А то я думаю: почему он в монашеском костюме? А мне Эльвира звонит, говорит, приезжай, забирай разбойника, а то он в дом рвется, не ровен час ограбление. А на мне — висяк. Выговор могут влепить.

Отец Дионисий приложил две ладони к стеклу, выглянул, всматриваясь в темноту, наконец радостно закивал: узнал Никифоровича, который делал ему знаки: “Открой! открой!”, разглядел Игорька в милицейской форме, нахмурился, переведя взгляд на Ваню.

Наконец он махнул рукой Никифоровичу, указывая ему в сторону двери, и тот двинулся огибать дом. За ним устремились Ваня и Игорек. Дверь распахнулась, и они, отряхнув на пороге снег, стали заходить внутрь. Первым прошествовал Никифорович, вторым оказался Ваня, которого сзади тихонечко подталкивал в спину Игорек, словно давая понять, что все у него под контролем, он сам начеку и вводит их в помещение не иначе как под конвоем. Но в дверях Ваня вдруг замешкался, явно из вежливости пропуская Игорька вперед.