Ника, Эрн и осколки кружев

— Подожди, родная моя, — прошептал он прямо в губы Моники. — Мы выберемся отсюда, сыграем свадьбу… всё будет, хорошая моя.

— Арнан, — Ника стыдливо отпрянула от него, вспомнив, где находится. Если бы Арнан поцеловал её так раньше, она бы никогда не усомнилась в его чувствах.

— Тише, тише, девочка моя, — он осыпал лёгкими поцелуями её лицо, почти невесомо коснулся губ и прижал дрожащую девушку к себе. — Я не хотел напугать или смутить тебя, прости…

Они долго стояли, обнявшись и не в силах оторваться друг от друга. Моника прятала раскрасневшиеся щёки на груди жениха, а Арнан гладил её спину и плечи. Словам Ника больше не верила, но невозможно подделать чувства, которые Арнан вложил в поцелуй. Разве стал бы он так целовать её, если бы не любил? Девушка так ждала признания, примеряя свадебное платье, что, услышав его, сама не поняла, зачем оно нужно. Слова не имеют значения, а вот поступки… объятия и поцелуи, нежные пальцы на щеке и горячий шёпот, в котором столько любви, что никаких слов не будет достаточно.

Их идиллию нарушил лязг открывшейся двери и противный смешок, показавшийся Нике смутно знакомым. Она повернулась на этот звук и встретилась взглядом с Татией. Рядом с бывшей соседкой и подругой стоял Кеван, а позади них тот, кто виновен во всех страданиях Моники — Витторио Гвери собственной персоной. Ника сразу узнала его, хотя видела последний раз десять лет назад: редкие седые волосы зачёсаны набок, на загорелом лице появились глубокие морщины, губы сжаты почти добела, а в глазах бывшего военного советника короля Кадарии горит ненависть. Такая жгучая и черная ненависть, что одной только ею можно было захлебнуться.

Молчаливый обмен взглядами мог продолжаться долго, но Татия, не выдержав общей напряжённости, снова усмехнулась и переступила порог, не заходя вглубь камеры.

— Вам тут не тесно после королевских дворцов и богатых домов в три этажа? — она повела носом и сморщилась. — Воняет, как у мунда в…

— Татиана! — одно только слово из уст Витторио произвело странный эффект — оцепенение спало, даже будто бы появилась какая-то лёгкость. Моника посмотрела на Арнана, уловила короткий взмах ресницами, заменяющий кивок, и успокоилась.

— Я хотела сказать «в пасти». Воняет, как у мунда в пасти, а не то, что ты подумал, — Татия скривила губы и обернулась к отцу. — Всё, как ты и просил — Динстон Гордиан, Моника Гордиан и их карманные игрушки.

— Молодец, дочка, — проскрежетал Витторио Гвери, оглядел Монику с ног до головы, перевёл взгляд на Динстона, а затем вздрогнул, встретившись с яростным взглядом Инес. — Дочь Эссуа? А ты что здесь делаешь?

— Разбавляю компанию кадарийских аристократов, — проворчала наёмница, скрестила на груди руки и недовольно нахмурилась.

— Ты мне не нужна, — веско уронил бывший военный советник Кадарии, кивнул Кевану и сделал несколько шагов назад. — Лучше ты, я не знаю всех возможностей твоей гадкой сестрёнки.

— Могу я сначала переговорить с ней? — тихо спросил Кеван, отворачиваясь и не глядя на Монику.

— Вот уж нет, выводи её, — приказал Витторио.

— Моника никуда не пойдёт, — мрачно сказал Арнан, выходя вперёд и загораживая собой невесту. — Либо я иду с ней, либо она остаётся здесь.

Ещё один смешок Татии растворился в звуке взводимого курка револьвера. Ника только теперь заметила, что за спинами посетителей стоят стражники с пороховым оружием. В Кадарии револьверы и ружья были скорее игрушками для нулевиков и единственным инструментом полиции на окраинах страны, а здесь в Рилантии револьверы вдруг стали самой серьёзной угрозой. Моника расширенными глазами смотрела, как стражник наводит револьвер на Арнана, гадко ухмыляется и обхватывает рукоять второй рукой. Нет! Она не позволит любимому снова подвергнуть свою жизнь опасности из-за неё.

— Я пойду сама! — закричала она, вырываясь вперёд и закрывая руками Арнана. — Слышите! Уберите оружие!

— Я сказал, что не отпущу тебя, — жених ухватил Нику за руки, ловко оттеснил от двери и снова задвинул за свою спину. — Если они хотят забрать тебя, то им придётся убить меня.

— А я не хочу, чтобы ты снова умирал! — Моника кричала так громко, что её слова сливались в невнятный визг. — Я дважды видела, как жизнь покидает твоё тело, я не вынесу этого снова!

— Зато твой брат получит желаемое, а я наконец исполню клятву и стану свободен, — очень тихо сказал Арнан, полуобернувшись к девушке.

— Что? — она замерла, притихла и посмотрела на жениха безумным взглядом. — Тебе нужно умереть, чтобы освободиться от клятвы?!

— Нет же, девочка моя, вспомни, что я говорил, — шептал Арнан, продолжая удерживать Нику и не отпуская её от себя. — Ты должна стать собой, — он почти полностью повернулся к ней, краем взгляда следя за наставленным на него оружием. — Ощути свою силу и стань той, кем должна быть. Стань сильной, родная.

Моника не понимала, чего от неё хочет Арнан. Она не знала, как пробудить в себе то, чего никогда не чувствовала: все её подвиги на стезе магии были лишь случайностью, крайней необходимостью. Даже будучи похищенной, запертой в родовом поместье семьи Татии и Алиены, Ника не сумела использовать магию — она видела потоки и могла предугадать те или иные заклятья, но воспользовалась тем единственным оружием, с которым умела управляться. Шпага Таккедо Стенели стала её щитом и её оружием, та самая шпага вдохнула в неё уверенность, но магию она не чувствовала ни тогда, ни в детстве.

Единственный раз, когда Моника осознанно потянулась к магическим потокам, случился в бальном зале королевского дворца на несостоявшейся свадьбе Динстона. Но тогда Арнан помог ей, научил цедить силу, показал, как дышать и как двигаться. Теперь Арнан бессилен — толстые стены темницы Храма правосудия не позволяют ему использовать свой дар, артефакты уснули, запечатанные этим серым мрамором. Ника нащупала на груди зеркало, подаренное когда-то Татией, сжала его до боли, ощутила, как наполняется жаром безжизненное стекло. Это ведь тоже артефакт. Артефакт, в основе которого лежит сырая магия. Та самая магия, которая подвластна Монике.

Девушка посмотрела на бывшую соседку и подругу, увидела на её лице выражение хищного ожидания, поймала ищущий взгляд и лёгкий кивок — она всё делает правильно. Обручальный браслет, который Моника оставила дома, а потом обнаружила в кармане плаща, нагрелся, обжигая запястье, а следом пришёл отклик от клейма на руке — Кайдо шлёт привет. Ника сомкнула веки, сконцентрировалась на том, что не видимо глазу, сделала глубокий вдох и вдруг увидела… цельный мрамор тюрьмы оказался не таким уж цельным. Там и тут ощущались маленькие, не толще волоса, стыки между плитами. Вот оно — вот то самое, что может разрушить эти стены.

— Я же сказала, что пойду добровольно, уберите оружие, — сказала Моника спокойным голосом, повернулась к жениху и улыбнулась. — Арнан, я ни разу не сказала тебе, всё ждала, что ты первым признаешься… наверное, я тоже люблю тебя. Мне сложно судить о том, чего я никогда раньше не испытывала, но что это, если не любовь? — она шумно выдохнула, сжала пальцы на браслете, только сейчас ощутив в нём что-то новое — Арнан вплёл в него заклятье или напитал сырой магией, научившись этому у Татии. — Я не могу представить мир, в котором не будет тебя. Прошу тебя, живи. Не надо ради меня бросаться под пули и гореть дотла, не надо соглашаться на кинжал в бок и прочее. Пожалуйста, просто живи, а остальное мы преодолеем. Вместе. Обещай мне это!

— Конечно, родная, мы всё преодолеем, — он обхватил запястья девушки, легонько надавил на браслет, активируя только ему известное заклятье. — Я чувствую твою силу, верю, что ты справишься. Главное — и ты верь в себя, ведь ты уникальная, неповторимая, невозможно прекрасная и сильная, моя девочка, — он притянул руки Моники к губам, легонько коснулся кожи рядом с браслетом и выдохнул слово-активатор. — Я люблю тебя и готов доказывать тебе свою любовь до конца своих дней.

Ника покрутила головой, поймала несколько взглядов, в каждом из которых было что-то новое. Динстон уже не злился, не показывал недовольство — он ликовал, на его лице так отчётливо проступало торжество, что не заметить было сложно. Эрнард будто встрепенулся, очнулся от полусна, в котором находился последние пару дней: вялость исчезла, а на её место вернулись привычные эмоции — неуместное веселье и наигранная театральная торжественность. Татия будто только этого и ждала — вытянувшись в струну, она встала в стойку, как гончая, ожидающая команды от хозяина. И это удивило Монику больше всего — она-то считала бывшую подругу предательницей, а оказалось, что она всё это время играла на их стороне.