Никарагуа. Hora cero

— Смотри, — вдруг закричала жена, схватив Сергея за руку. — Птица без головы!

Он посмотрел по направлению её взгляда и увидел большую птицу размером с ворону, сидевшую неподвижно на ветке дерева. У неё, действительно, не было головы! Но Сергей обратил внимание на то, что к птице свисала зелёно–коричневая лиана, такая же, как и другие рядом. Но эта лиана шевелилась! И он догадался.

— Это змея, — повернулся Сергей к жене. — Это, видно, небольшой удав, которому удалось захватить птицу врасплох.

Они поспешили покинуть неприятное место.

Дома, мимо которых они проходили, были совершенно разные по своему архитектурному плану. Видно было, что многие из них необитаемы, но сохраняются в порядке. Вероятно, кто–то за ними присматривал.

На ступеньках к их дому охранника уже не было, Хуана забрали вчера вечером.

В их отсутствие в дом завезли постельное бельё и кое–что из кухонной посуды. На кухне уже хозяйничала Люба Нистрюк. Дети с шумом носились по дому.

Кольцов сыграл с Чеславом пару партий в настольный теннис. Стол, который Чеслав «конфисковал» в доме Евгения, стоял прямо в холле. Потом он бегло просмотрел старые номера местных газет «La Prensa», «Nuevo Diario», «Barricada», которые доставляли в дом. Газеты были достаточно интересны. Он забрал их в комнату, решив почитать, не спеша, позже. По телевизору шёл какой–то американский телесериал с испанскими субтитрами. Сергей с удовлетворением заметил, что он неплохо улавливает оба языка.

После обеда Кольцов с Нистрюком посетили советское посольство на предмет «представления». Посольство располагалось в бывшем доме брата диктатора Анастасио Сомосы. Дом–крепость с высокой бетонной стеной и глухими железными воротами. Строгий контроль на въезде и выезде.

Привёз их на своей машине Виктор Векслер, который познакомил Кольцова с секретарём «месткома» Виктором Петровичем Чукавиным, интеллигентным мужчиной небольшого роста лет пятидесяти, которому Сергей передал «привет» от его «куратора» со Старой площади. Чукавин сразу же спросил его:

— Вы не могли бы проконсультировать одну диссертацию по философии?

— Конечно, — ответил Сергей. — О какой диссертации идёт речь?

— Ну, об этом мы поговорим позже, я Вам позвоню.

Затем в консульстве они прослушали вводную инструкцию первого секретаря Анатолия Ивановича Крашенинникова о «должном» поведении. Крашенинников высокий, подтянутый, — в нём легко угадывался военный, — держался официально. Был краток. Вопросов не задавал. Кольцов прикинул, что Анатолий Иванович всего лет на пять старше его. Вообще он заметил, что здесь собрались люди примерно одного возраста, «до и после» сорока.

В машине Виктор завёл разговор о работе Кольцова в Национальном Совете по высшему образованию (CNES).

На следующий день утром вместе со всеми Кольцов впервые отправился в Национальный автономный университет Никарагуа (UNAN). Абель Гараче представил его и Нистрюка вице–ректору Вильяму Женнету, который оказался симпатичным молодым человеком. Он вызвал по телефону директора Департамента социальных наук и познакомил с ним «доктора Серхио». Эрвин Изаба Гомес, добродушный толстяк с кучерявыми рыжими волосами, понравился Сергею. В сопровождении Эрвина они осмотрели университет, расположившийся в нескольких одноэтажных, вытянутых в два ряда деревянных домах с плоскими крышами среди деревьев и подстриженного кустарника. В этих домах находились факультеты («школы», как их здесь называли). Лишь только одно двухэтажное здание медицинского факультета было из бетона и стекла. Потом они зашли в Департамент, где Эрвин представил Кольцова его коллегам. За столами небольшой комнаты сидело около двух десятков человек разных возрастов. С первого взгляда было заметно, что состав интернациональный. Шло заседание и, взяв у Эрвина учебную программу, Сергей ретировался. Найдя своих преподавателей в университетском «кафетерии», он выпил чашечку отличного чёрного кофе в ожидании автобуса.

На обратном пути заехали в банк, где Кольцов обменял доллары на местную валюту — кордовас. Но Чеслав ему тут же разъяснил:

— Это дело невыгодное, так как в банке курс обмена значительно ниже, чем на «чёрном рынке». Но пользоваться долларами при покупках и расчётах запрещено.

Вечером Лида вместе с другими женщинами городка уехала в посольство на «женсовет». Вообще женщины (за исключением Наташи) живут здесь в полной изоляции, буквально, как в лагере. Только, что без охраны. Выходить за пределы городка категорически запрещено. Да, и выходить некуда. Кругом — горы и джунгли. Как рассказал Чеслав, выехать из городка можно только на машине, которой ни у кого из советских обитателей не было (машина была только у Векслера, который жил в городе). Университет представлял автобус для доставки преподавателей на работу и обратно и один раз в неделю женщины на нём выезжали в город за покупками. Пятница — «диа де компрас», т. е. — «женский день». Автобус вёз, как правило, по обычному маршруту. Заезжал на два больших открытых рынка, где в основном приобреталась дешёвая одежда и предметы бытового потребления. Был специальный овощной рынок. На обратном пути посещался «Supermarket», где закупались гастрономические продукты. И, наконец, — «Centro Comercial», — универмаг с «импортными» товарами. Там можно было приобрести магнитофонные кассеты и немецкую цветную фотоплёнку. В этот день мужчины на работу не ездили. А вечером желающих вывозили в кино.

По вечерам делать было нечего, кроме просмотра телевизора (женщины испанского языка не знали).

В воскресенье, — тяжёлый день, так как некуда было деться, — Сергей с Чеславом по телевизору смотрели открытие мирового чемпионата по футболу в Испании и первый матч: Аргентина — Бельгия.

А на следующий день советская команда проиграла Бразилии со счётом 1:2. Обидно.

В университете Кольцов постепенно входил в курс дела. Познакомился с заведующим секцией философии Департамента Франсиско — Серхио Родригесом. Подвижный, небольшого росточка, темноволосый, чуть больше тридцати лет. Очень амбициозный, но скрывает это. Окончил Американский католический университет (UCA), филиалы которого разбросаны по всем странам Латинской Америки, и один из них находится в Манагуа. Католический университет независим от государства, так как существует под прямым «патронатом» Римской церкви (точнее — ордена иезуитов). После победы революции в стране, Американский университет не признавал Сандинистское правительство и находился к нему в оппозиции. Поэтому Франсиско ушёл из него в Национальный университет, хотя в революции непосредственно не участвовал, как он объяснил, по «семейным причинам». В результате он потерял всех своих университетских друзей.

Кольцову этот парень был симпатичен, но договориться с ним о чём–то конкретно по работе оказалось невозможным. Разговоры о новой учебной программе и с ним, и с Эрвином заканчивались одинаково — ничем. Да, они соглашались с предложенным проектом, но воплощать его, то есть продвигать его наверх — в ректорат, явно не хотели. Вначале Сергей очень нервничал, но когда познакомился с контингентом преподавателей, то понял…

Группа преподавателей Департамента (историки, «политэкономы» и «философы») представляла собой разновозрастной и разнополый «интернационал». Кроме никарагуанцев, — мексиканец, кубинец, чилийцы, перуанец, эквадорец и даже семейная пара итальянцев.

После кратких разговоров с ними Кольцов заподозрил, что почти ни у кого из них нет дипломов о высшем образовании, хотя они когда–то учились в университетах в своих странах. О философии у них были некоторые отрывочные и смутные знания, а о марксистской философии — вообще никакого представления. Зато все они считали себя «революционерами–марксистами», не прочитав даже «Манифеста коммунистической партии». Что они преподавали студентам, Сергей не мог себе представить. Скорее всего, каждый рассказывал о своём «революционном опыте» и давал своё толкование «марксизма». От его предложения посетить их занятия, они упорно уклонялись, и Эрвин попросил его этого не делать.

Дома Кольцов посмотрел переданную от Чукавина «диссертацию», которая оказалась дипломной работой в черновом варианте по теме истории Сандинистского революционного движения. Теперь он ломал голову над тем, как из обычного студенческого реферата срочно сделать «диссертацию».

Неожиданно в субботу в «Планетарий» приехал Чукавин и забрал Кольцова на «званный завтрак». Его красивый голубой «Ford» подъехал к фешенебельному особняку в одном из шикарных, тихих районов города. У открытых дверей дома их встречала элегантная стройная блондинка среднего возраста. Когда они прошли в просторный светлый холл, обрамлённый небольшим домашним «садом», Виктор Петрович представил женщину как Мирьям Хебе Гонсалес, известную журналистку газеты «Nuevo Diario» и жену генерального секретаря Социалистической партии Рамиреса Гонсалеса. Хозяйка дома в свою очередь представила Кольцову свою дочь Химену, стройную блондинку примерно двадцати пяти–семи лет, которая оказалась автором «диссертации». Сергей узнал в ней девушку, которую видел в Департаменте университета.

После этого кампания разделилась. Кольцов с Хименой проследовали в кабинет, где приступили к работе над «диссертацией». Туда им служанка принесла кофе. А в соседней гостиной проходил «светский приём».

Кольцов растерялся. Очень быстро он пришёл к выводу, что этой красивой и самоуверенной девушке совершенно невозможно объяснить, что такое «научная работа». Она цепенела от каждого слова «доктора философии». Смотрела на него, хлопая ресницами своих широко распахнутых глаз, и ничего не соображала. Однако она доходчиво объяснила Сергею, что ей нужно получить звание «лиценциата», так как она «не успела» закончить университет. И сделать это нужно, как можно быстрее, так как она уже работает преподавателем философии. Наконец, он понял, что «диссертацию» ему придётся писать самому. Так что разговор вскоре перешёл на тему, как и где её «напечатать». На этом и ограничились. Расстались к всеобщему удовольствию.