Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения

Книги со стола и подоконника, лежавшие там в день последнего отъезда в больницу, я собрал, и они стоят у меня дома на отдельной полке. Книги очень разные: это и "Записки Степняка" Эртеля, и "В камышах Балхаша" Шахова, и "Праздник, который всегда с тобой" Хемингуэя, "Пароль скрещенных антенн" Халифмана, "Промышленная гидропоника" Бентли, "Совершенно секретно. Только для командования. Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы". Об этой книге отец неоднократно вспоминает в своих мемуарах, рассказывая о начальном периоде войны. И дальше - "Военная стратегия" под редакцией маршала Соколовского, два тома Остапа Вишни, "Судебные ораторы Франции XIX века", "Народное хозяйство СССР в цифрах и фактах", рекламный проспект самолетов ОКБ А.Н.Туполева и другие издания.

Я, кстати, в то время дружил с сыном академика Туполева Алексеем, мы жили в одном доме.

Отец всегда очень интересовался авиацией, раньше часто посещал ОКБ, где его знакомили с последними разработками. И как-то в конце 60-х он попросил меня:

– Интересно, что сейчас нового у Туполева? Раньше я все знал, а теперь отстал. Попроси Алешу дать мне посмотреть какой-нибудь альбом по новым машинам.

Не знаю, на что он рассчитывал, но просьба его Алексея очень обеспокоила. Отказать моему отцу он не мог в силу старых дружеских отношений с его собственным отцом, а выполнить просьбу побаивался.

Нашелся выход из положения - через пару дней он передал мне красочный буклет Авиаэкспорта с фотографиями пассажирских самолетов ОКБ Туполева, которые отец, конечно, прекрасно знал. Когда я показал ему брошюру, он полистал ее, лицо его погрустнело и он только сказал:

– Передай Алеше спасибо.

Брошюру он положил на подоконник и так и не прикасался к ней до самой смерти.

Вообще круг чтения отца был в то время довольно широк. Больше всего он любил классику, а особенно "Войну и мир". Ее он перечитывал несколько раз, каждый раз находя там для себя что-то новое. Кстати, это одна из немногих книг, которую он любил почитать перед сном, когда еще был у власти. Очень нравились ему Лесков, Куприн. Прочитал он и "Сагу о Форсайтах" Голсуорси.

Конечно, за эти годы он прочитал и многое другое: мы старались привозить ему новинки на свой вкус, но наши склонности часто не совпадали. Иногда он сам заказывал ту или иную книгу, как правило, тоже из классики. Привозил я ему и запретные книги. Как-то достал "Доктора Живаго" Пастернака. Отец читал его долго - шрифт был очень мелкий, "слепой", бумага тонкая, почти папиросная. Не могу сказать, что книга ему не понравилась, но и обсуждать ее, цитировать отдельные места, как это бывало с Лесковым и Куприным, он не стал. И только как-то на прогулке сказал:

– Зря мы ее запретили. Надо было тогда мне самому ее прочитать. Ничего антисоветского в ней нет...

В связи с этим эпизодом хочу внести некоторую ясность в трагическую историю с Борисом Пастернаком. В 50-е годы власть имущих чрезвычайно возмутил сам факт передачи книги в западное издательство. Этот поступок, сегодня совершенно обыденный, сразу настроил отца против Пастернака. Надо помнить, и в какое время все это происходило. Да, недавно прошел ХХ съезд, но в сознании укоренилось прочно: иностранец - это враг. И отношение к нему должно быть соответственное. А дальше все покатилось по накатанной сталинской дорожке. "Идеологи" только подливали масла в огонь, рассказывая всякую несуразицу, подсовывая доносы.

Мне запомнились какие-то разрозненные факты.

Помню несколько машинописных страниц - надерганные цитаты из "Доктора Живаго", которыми доказывалась антисоветская направленность книги. Естественно, эта выжимка, как и всякий тенденциозный подбор цитат, доказывала то, к чему стремились составители. Чем-чем, а цитатами мы можем доказать любую нелепицу. Прочитав эти листки, отец, видимо, санкционировал акцию против Пастернака.

Одним из активнейших - хотя и не единственным - борцов с Пастернаком стал Семичастный. В своих заметках Владимир Ефимович затрагивает трагическую историю с "Доктором Живаго". Не могу ничего сказать обо всей его статье, но ссылка на то, будто Хрущев самолично диктовал доклад Семичастного, вставляя туда брань в адрес Пастернака, представляется маловероятной. Вообразить отца, вставляющего свои оценки в чужой доклад, мне чрезвычайно трудно. Да и память подсказывает иное. Многого я не помню, да и, честно говоря, о Пастернаке я имел тогда более чем смутное представление.

Все эти события отразились в моем сознании как некий фон и только позднее стали значительными.

Однако один эпизод, характеризующий настроение "комсомольских" кругов, мне запомнился.

На дачу приехал Аджубей, он только что общался с Семичастным, кажется, на футболе. Оттуда привез новую присказку.

– Знаете, Никита Сергеевич, - хохотнув, обратился он к отцу, - сейчас ходит выражение: в Москве есть три несчастья - рак, "Спартак" и Пастернак.

Реакцию отца я не помню, знаю только, что анекдоты он не любил.

...Нынешнее признание отца в своей неправоте запоздало на много лет. Однако в тот тяжелый период он, пусть и в самый последний момент, все-таки остановил травлю поэта. Получив письмо от Бориса Леонидовича, он сказал примерно следующее:

– Довольно. Он сам признал свои ошибки. Прекратите.

А ведь все шло к тому, что ретивые активисты с той же легкостью, с какой они резали брюки у стиляг, выслали бы из страны Пастернака.

Вообще взаимоотношения отца с деятелями искусства были далеко не так однозначны, как это пытаются представить сегодня многие комментаторы. Хочу рассказать об одном эпизоде, когда ревнителям нашей "чистоты" не удалось добиться задуманного.

Шел очередной Московский международный кинофестиваль. Тогда еще не сложилась традиция отдавать главные призы только нашим фильмам. Жюри присудило первый приз ленте "Восемь с половиной" великого итальянского кинорежиссера Федерико Феллини. Решение естественное и справедливое. Но у наших идеологов оно вызвало чрезвычайно бурную реакцию. Особенно негативную позицию занял секретарь ЦК по пропаганде Леонид Федорович Ильичев.

Аргументация была проста и сводилась к обычной формуле: фильм далек от реалистических традиций и заражает буржуазной идеологией наше здоровое и стерильное общество. Вывод напрашивался традиционный: фильм запретить, главного приза не давать, жюри разогнать.

Легко представить масштаб скандала: что там Манеж...

Устроить все, как обычно, решили руками отца.

Ильичев доложил ему о "провокации". Предложил посмотреть фильм и дать ему объективную партийную оценку. Фильм отец посмотреть согласился, и его прислали вечером на дачу, где был оборудован кинозал. Обычно о показе фильмов на даче широко оповещалась вся семья, тогда же отец не позвал никого.

В тот день я случайно заехал на дачу. В доме никого не видно. На вопрос, где отец, мне ответили, что он смотрит фильм, присланный из ЦК, а не из кинопроката, как обычно. Я заглянул в зал. Бросил взгляд на экран и ужаснулся.

Нужно признать, что я, как и Ильичев, предполагал, что реакция отца на фильм будет крайне негативной.

Произведения такого рода требуют определенной подготовки, опыта, и рядовому зрителю бывает достаточно сложно разобраться в замысле автора, залы подчас остаются полупустыми. Не скрою, и мне фильм показался непростым.

Ситуация была нелегкой. Я прошел в зал, сел на диван рядом с отцом, выждал несколько минут и стал нашептывать: какой Феллини гениальный режиссер, какой фурор произвел его фильм в мире, что он символизирует... тут я запнулся. А отец взорвался: