Никита Хрущев. Реформатор

— И что же? — спросил я.

— Разжалуем и отправим в отставку, — с досадой закончил отец. Все свидетельствовало, что отец против воли поддался Козлову.

12 марта Президиум Верховного Совета СССР «за потерю бдительности и недостойное поведение» лишил Варенцова звания Героя Советского Союза и разжаловал из маршалов в генерал-майоры. Не лучше обошлись и с Серовым, его тоже перевели из генералов армии в генерал-майоры, тоже отобрали звезду Героя и сослали дослуживать до пенсии в Туркестанский военный округ помощником командующего по военно-учебным заведениям. 22 июня 1963 года Пленум ЦК единогласно вывел их обоих из своего состава.

Можно ли и это происшествие квалифицировать как формирование оппозиции отцу? Сейчас уже не определить. Следов не осталось. Отец же продолжал относиться к Козлову с полным доверием. Более того, он все отчетливее видел в нем своего преемника и не скрывал этого. Хотя и не обходилось без размолвок, порой весьма острых.

В тот год в Москве снова много спорили о Югославии. Наступившее в 1955 году краткое потепление, осенью 1956-го, как ушат холодной воды, остудили танки на улицах Будапешта. Время постепенно залечивало раны. К 1963 году отношения вновь становились все более дружественными. Московским ортодоксам это не нравилось.

Приближалось 1 Мая. В 1963 году, как и в предшествующие годы, за пару недель до праздника публиковались призывы ЦК КПСС. Первые страницы центральных газет заполнялись набранными крупным шрифтом обращениями к рабочим и работницам, военнослужащим и интеллигенции, странам, народам и континентам. В них тщательно выверялось каждое слово. Отвечали за содержание призывов соответствующие отделы ЦК. Они их и составляли, вернее, переписывали из прошлогодних газет, переносили из прошлого в будущее, слегка подновляя на потребу дня. Отца эти пустопорожние начетнические игры не увлекали, и он с облегчением поручил контроль за публикацией призывов Суслову. Суслов же в оперативных делах «замыкался» на Козлова, особенно в периоды отсутствия отца в Москве. Но это не означало, что отец не следил за тем, что напечатано. Сам он газетную страницу, забитую приевшимися лозунгами, не осиливал, но помощники докладывали ему обо всем достойном внимания.

В апреле отец отдыхал в Пицунде. Я поехал с ним. Дополнительный двухнедельный отдых зимой или весной стал для отца регулярным. Годы брали свое. На этом настаивали врачи. Их рекомендации закрепили в специальном решении Президиуме ЦК. Там говорилось еще и об укороченном рабочем дне, но этой привилегией отец так и не воспользовался, а к дополнительному отпуску привык. Вдали от московской суеты лучше думалось. Последнее время его мысли все больше занимала Конституция. В тот апрель отец работал над материалами Редакционной комиссии, я же наслаждался недельным отдыхом, солнцем и морем, сидел рядом с ним на пляже и не очень вслушивался в разговоры.

Призывы опубликовали 8 апреля. Вслед за разделом внутренней политики следовал международный. Скрупулезно приветствовались одна за другой все союзные нам страны: «Братский привет народам… строящим социализм!» Страны третьего мира призывались к дружбе, а их народы к борьбе за социализм. Тут имелась принципиальная разница: раз народ борется за социализм, значит, есть с кем бороться, с властями предержащими.

Югославия не попадала ни в одну из категорий. Газета «Правда» призывала: «Братский привет трудящимся Федеративной Народной Республики Югославии! Пусть развивается и крепнет дружба и сотрудничество советских и югославских народов в интересах борьбы за мир и социализм!»

Вот тогда-то я и стал невольным свидетелем стычки отца с Козловым. Газеты только что принесли. В Пицунду их доставляли к исходу дня. Отец, мельком скользнув взглядом по первой странице, собрался было знакомиться с публикациями на следующих страницах, но помощник привлек его внимание к злосчастному лозунгу. Отец вчитался в указанную строчку и взъярился: опять вытаскивали из небытия «молотовские» измышления: строит Югославия социализм или нет. Еще в 1955 году, на основании заключения ученых-экономистов, решили, что строит, и вот те на, снова-здорово.

Менее недели тому назад, 3 апреля 1963 года, здесь в Пицунде, он целый день проговорил с главой югославских профсоюзов Светозаром Вукмановичем-Темпо, человеком очень близким к Тито. На прощание отец сказал Темпо, что хотел бы посмотреть на югославские достижения своими глазами, не торопясь, без фанфар и протокола, сопровождающих официальные визиты. К примеру, если товарищ Тито согласился, он, в счет своего летнего отпуска, мог бы приехать, и не один, а с семьей, остановился бы где-либо в гостинице и, пока дети и внуки наслаждались бы Адриатическим морем, он сам бы поездил по предприятиям, поговорил с людьми. Разобрался бы в роли рабочих советов на предприятиях. Для него это тоже отдых, но активный и с пользой для дела. До некоторой степени это обращение носило формально-протокольный характер, по существу они, как помнит читатель, обо всем договорились с Тито еще в прошлом декабре в Киеве. Вукманович в свою очередь заверил, что югославские народы, Тито с удовольствием предоставят свое гостеприимство товарищу Хрущеву и всем тем, кого он решит взять с собой. Жить им в гостинице не придется, их встретят по высшему разряду. По возвращении в Белград он немедленно доложит о разговоре товарищу Тито. А там останется только назначить дату.

Я уже говорил, что Козлов не принадлежал к сторонникам Либермана. Совнархозы ему виделись под строгим контролем центра, таким, который теперь наконец начал реализовываться с появлением ВСНХ во главе с Устиновым. А тут поедет отец в Югославию, насмотрится там всякого и по возвращении, не дай бог, снова затеет перемены. Так что, возможно, за формулировкой первомайского призыва скрывался не чистый догматизм идеологов.

Отец прекрасно понимал, какой нежелательный резонанс вызовет в Белграде злосчастный «призыв». Там внимательно следят за всеми нюансами московской политики, а отказ признать Югославию социалистической — это уже не нюанс. Да еще после его встреч один на один с Тито и разговора с Вукмановичем-Темпо! Отец их уверил, что хочет разобраться с достижениями югославской социалистической экономики, а теперь оказывается, что никакого социализма в Югославии вообще не существует. Отец потребовал немедленно соединить его с Козловым. Аппарат правительственной междугородной связи (ВЧ) стоял тут же на тумбочке под тентом.

Едва поздоровавшись, отец начал упрекать Козлова за недогляд. Но тот, видимо, не принял упрека. С его точки зрения, написанное объективно отвечало югославским реалиям. Отец накричал на Козлова, обвинил его в самоуправстве: ведь есть официальное решение ЦК, подтверждающее факт социалистических основ в народном хозяйстве Югославии. Никто не имеет права его единолично пересматривать. Он потребовал дать поправку, и чем скорее, тем лучше, пока неверная оценка не разошлась по миру.

Изменение формулировки уже опубликованного призыва ЦК — по тем временам беспрецедентный случай. В ЦК быстро распространился слух об объяснении Козлова с отцом. Скорее всего, он сам поделился обидой с единомышленниками. В кулуарах судачили о том, как несправедливо резко отец обошелся с Козловым, сочувственно перешептывались.

Козлов разволновался не на шутку, но ослушаться отца он не посмел, передал идеологам приказ переписать первомайские призывы. На сочинение нового лозунга ушло три дня, 11 апреля в «Правде» появилась поправка, разъяснявшая, что призыв нужно читать в новой редакции: «Братский привет трудящимся Социалистической Федеративной Республики Югославии, строящим социализм! Да здравствует вечная, нерушимая дружба и сотрудничество между советским и югославским народами!»

Так уж получилось, что за «югославский социализм» Козлов заплатил жизнью. Развязка оказалась трагической: 11 апреля или в ночь на 11 апреля, Козлова разбил тяжелейший инсульт. Еще 10 апреля Козлов присутствовал как почетный гость на 2-м Всесоюзном съезде художников, а 12 апреля он, член Президиума ЦК, вместе с отцом отвечавший за оборонку и космос, не появился на заседании в честь Дня космонавтики. И больше никогда на людях не появится.

Отец искренне переживал, он лишился своей «правой руки». К тому же, он ощущал себя виноватым за происшедшее: не расшумись он на Козлова из-за Югославии, может быть, все бы и обошлось.

В мае — начале июня, когда Козлов немного пришел в себя и вернулся из больницы в свою загородную резиденцию, отец поехал его навестить. Был выходной день, наша семья, как обычно, проводила его на даче, и он захватил с собой меня. Козлов часто бывал у нас дома, и наши семьи хорошо знали друг друга. Миновав стандартные зеленые ворота, машина остановилась у подъезда. Встретила нас жена Фрола Романовича и еще какие-то люди. Прошли в дом. Кровать установили посередине комнаты так, чтобы сестрам было удобнее ухаживать за больным. У стены стоял столик с лекарствами, стерилизатором, шприцами. Козлов полулежал на подушках, бледное лицо отсвечивало желтизной, от былого уверенного в себе здоровяка осталась одна тень. Когда мы вошли, он узнал отца, начал размахивать руками, попытался сдвинуться с места, заговорить, но речь была бессвязной. Впечатление он производил удручающее. Отец постоял возле него некоторое время, пытался ободрить, шутил в своей манере, что Козлов, мол, отдыхает, симулирует, пора выздоравливать — и на работу.