Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Вскоре приехал Микоян. Что он рассказал отцу о своей беседе с Галюковым? Ни тот ни другой мне об этом не говорили.

Вместе они встретились с секретарем Краснодарского крайкома Воробьевым, он заехал их проведать и зачем-то привез в подарок отцу индюков. Воробьев фигурировал в рассказе Галюкова как одно из главных действующих лиц. Возможно, его прислали проверить, чем занимается отец. Никто не знает, что доложил Подгорному Воробьев. Он провел с отцом и Микояном целый день, вместе обедали. Переговорили обо всем. Отец подробно интересовался, как идут дела в крае, каковы результаты уборки. Все как обычно. Только в конце встречи отец поинтересовался, как бы невзначай, что за разговоры с ним, Воробьевым, вел летом Игнатов.

И, не дожидаясь ответа, добавил: «Говорят, снять меня собираетесь».

Поведение отца Москве, видимо, представлялось загадочным. Он ничего не предпринимал. На всякий случай заговорщики оповестили о намечаемых планах Малиновского. Вдруг отец надумает обратиться к нему. Малиновский, выслушав информацию, задал несколько малозначащих вопросов и согласился, что «старику» пора на покой.

В начале октября Брежнев находился в Берлине, он возглавлял советскую делегацию на праздновании 15-летия ГДР. В ЦК заправлял Подгорный. В кресле Председателя Совета министров сидел Полянский. Все нити сходились к ним в руки.

С приближением решительного момента Брежнев чувствовал себя все неувереннее. Больше всего он боялся, что отец узнает…

И самое страшное произошло: отец узнал. Неприятную новость Брежневу сообщили в Берлине.

Брежнев запаниковал. От страха он чуть не потерял рассудок. Как вспоминает Николай Григорьевич Егорычев, в то время первый секретарь Московского комитета КПСС, человек осведомленный, в какой-то момент Брежнев вдруг отказался возвращаться в Москву, страх перед отцом парализовал его волю. Пришлось потрудиться, чтобы его уговорить. Свой испуг он компенсировал в речи, произнесенной в Берлине по случаю торжественной даты. Такого панегирика в адрес отца мне еще не приходилось читать.

Когда я приехал в Пицунду в воскресенье одиннадцатого октября, то застал идиллическую, безмятежную обстановку.

На мой осторожный вопрос: «Что происходит?» — отец рассказал о своей беседе с Воробьевым. Отметив, что тот все отрицал, заметил, что Галюков, наверное, ошибся или страдает излишней подозрительностью.

Я спросил, что мне делать с записью беседы Микояна с Галюковым. Мне казалось, что отец должен заинтересоваться, хотя бы прочитать ее. Отнюдь нет, он не выразил ни малейшего желания. Только бросил небрежно: «Отдай вечером Анастасу».

Анастас Иванович тоже пребывал в спокойствии. Правда, мои, переписанные в целях конспирации от руки печатными буквами, листки просмотрел внимательно. На заключительной странице углядел, что я не воспроизвел его замечание о том, что ЦК верит и не сомневается в честности Брежнева, Подгорного, Шелепина и других товарищей. Мне фраза показалась напыщенной, и я ее опустил. Оказывается, эти слова несли в себе важную смысловую нагрузку.

Затем Микоян попросил меня расписаться на последнем листе: запись не должна оставаться анонимной. Спрятал он мои листки в надежном месте, в гардеробе под стопкой нижнего белья.

В последние годы получила хождение версия, что Микоян с самого начала сотрудничал с заговорщиками, «как надо» провел беседу с Галюковым, развеял подозрения отца, до последнего момента неотступно следил за ним.

Эта теория логична и подтверждается фактами, но, на мой взгляд, никак не соответствует сущности Микояна. Скорее всего, Анастас Иванович с первого момента тщательно расчитывал каждый свой шаг, чтобы, как это случалось не раз в прошлом, выиграть при любом повороте событий. Так он вел себя в июне 1953 года, когда арестовывали Берию, такую же стратегию он избрал в июне 1957 года во время столкновения отца с Молотовым и другими сталинистами, так он решил действовать в октябре 1964 года.

12 октября запустили космонавтов. Точно в срок, как и обещал Королев. Если на Байконуре все произошло без сбоев, то здесь, в Пицунде обычный ритуал нарушился. Как правило, о таком радостном событии отца информировали немедленно. Первым — Устинов как заместитель председателя Совета министров, отвечающий за военно-промышленные вопросы. Следом звонил Королев, а чаще отец соединялся с ним сам, спешил поздравить.

Занявший в прошлом году место Устинова Смирнов 12 октября не торопился. Вернее, он вообще не позвонил отцу. Пришлось его разыскивать. В ответ на вопрос отца о запуске Смирнов сказал, что все прошло нормально, космонавты на орбите. Он просто не успел позвонить. Отец рассердился, кольнуло ли ему в сердце предчувствие, или он просто вспылил, но окончание разговора получилось резким. Отец раздраженно поинтересовался, как выполняются поручения, полученные Смирновым на Байконуре? По возвращении из отпуска пообещал разобраться. Разбираться ему не пришлось… Положив трубку, отец, казалось, забыл о размолвке. По крайней мере, он никак не выразил своего отношения. Я же его не спрашивал. Вопросы потеряли смысл.

После обеда во время телефонного разговора с космонавтами отец лучился благодушием. Он позвал Микояна, они вместе пожелали успешного полета, обещали радушный прием на Земле, торжественную встречу на Красной площади в Москве. Космонавты, в свою очередь, уставно подтвердили готовность выполнить любое задание правительства.

Торжественная встреча состоялась, но с задержкой, 19 октября, когда с отцом покончили.

Космонавты все эти дни недоумевали, почему их держат на полигоне? Было же просто не до них. В Москве командир экипажа полковник Комаров, рапортуя уже другому премьеру, снова пообещал с честью выполнить любое задание правительства. Тогда и появилась присказка: «Готовы выполнить любое задание любого правительства». Первый анекдот послехрущевской эпохи.

Но это — потом. В тот же вечер в Пицунде, едва успели телевизионщики собрать свои кабели — они снимали репортаж об историческом разговоре с космическим кораблем, — как раздался звонок из Москвы. Кто звонил? Сегодня существует два мнения. В моих записях, сделанных вскоре после событий, да и в памяти твердо держится — Суслов.

Все остальные свидетели утверждают — Брежнев. Можно предположить, что память очевидцев услужливо произвела подмену: первенство Брежнева в последующие годы обязывало его в тот день взять трубку. Я бы не сомневался в своей правоте, но меня настораживают слова Семичастного. В интервью, воспроизведенном в фильме «Переворот (версия)», он утверждает, что Брежнев струсил и его силой волокли к телефону. Такая деталь запоминается, и ее трудно придумать. Так что возможно, звонил и Брежнев. На самом деле, кто держал трубку в Москве, не имеет ни малейшего значения.

Москва настойчиво просила отца прервать отпуск и прибыть в столицу, возникли неотложные вопросы в области сельского хозяйства. Отец сопротивлялся: откуда такая спешка, можно во всем разобраться и после отпуска, время терпит. Москва упорно настаивала.

Кто-то должен был уступить. Уступил отец, он согласился вылететь на следующее утро. Положив трубку и выйдя в парк, он сказал присутствовавшему при телефонном разговоре Микояну:

— Никаких проблем с сельским хозяйством у них нет. Видимо, Сергей оказался прав в своих предупреждениях.

Продолжения беседы я не слышал, отец хотел поговорить с Микояном наедине.

Итак, поверил ли отец сообщению Галюкова с самого начала, или прозрение пришло только сейчас?

Я думаю, скорее поверил с самого начала.

Возможно, не до конца. Сомневался. Хотелось ошибиться. Ведь все они не только соратники, но и старые друзья. С отцом связаны их первые назначения, вместе они работали до войны, прошли войну, вернулись к мирному труду. Он их привел с Украины в Москву, видел в них твердую опору, людей, которым можно довериться.