Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Первый пуск произвели на «семерке» 1 ноября 1963 года. Штатный носитель УР-200, как мы и ожидали, запаздывал. Его дебют состоялся через два дня, 3 ноября, естественно, без полезной нагрузки.

Новый спутник получил несекретное наименование — «Полет», тем самым Владимир Николаевич провозглашал свою собственную линию космических аппаратов. Однако название не привилось, вскоре все челомеевские пуски ИС пошли под безликой маркой «Космос» с многозначными номерами.

Американцы, внимательно следившие за каждым нашим космическим экспериментом, в отношении полета сделали заключение, что его назначение скорее военное, чем мирное. Невиданная до сего времени маневренность «Полета» позволяла ему разыскать и сблизиться с любым орбитальным аппаратом, своим или чужим. Поэтому в США сделали вывод, что он может быть использован в качестве космического перехватчика.

С советской стороны опровержения не последовало.

Немалыми успехами мог похвастать и Янгель. Наконец-то завершились испытания ракетных шахт. Теперь не только Р-16, опередившая сестер на полгода, но с декабря 1963 года Р-12 и Р-14 получили прописку под землей. Со следующего года планировалось строительство только защищенных стартов.

Новый 1964 год, последний год своей активной политической деятельности, отец начал с мирной инициативы. Он призвал главы государств и правительств к решению всех спорных территориальных вопросов мирными средствами. Такие призывы появлялись и раньше, но сейчас речь шла о конкретных, грозящих вспыхнуть войной точках: Германии, Вьетнаме, Корее и Тайване. Этот призыв я отношу еще к одному из уроков Карибского кризиса: время угроз миновало.

Казалось, всё просчитали с Кубой: договор двух суверенных государств, не отличающийся от многих подобных, заключенных с другими державами, а чем обернулось…

Наступал новый период мировой истории. Период, когда война переставала служить инструментом политики. Происходившую метаморфозу не все восприняли одновременно, одним дано было это осознать раньше, другим — позже. Отец один их первых решительно вложил меч в ножны.

Между тем в первые месяцы 1964 года завязался узелок кризиса, который отцу, оказалось, не суждено было пережить. На сей раз события разворачивались не где-то вдали, а здесь, дома, в Москве. От отца решили избавиться.

Прошедшее десятилетие он посвятил попыткам наладить, запустить механизм экономики. На решение именно этой задачи нацелены были многочисленные, переходящие одна в другую реорганизации, упразднение одних ведомств и возникновение на их руинах других, борьба за сокращение разбухшего бюрократического аппарата, лишение его реальных и мнимых привилегий. Вначале казалось, что дело сдвинулось с места, но вскоре все снова стало тормозиться, реформы то и дело застревали, натыкаясь на непреодолимые преграды. Окрики, поездки по стране, стремление вникнуть в тонкости не улучшали ситуацию.

Отец пытался разобраться, в чем дело. Он нервничал, горячился, ссорился, искал виновных… и не находил. Глубинно, неосознанно он начинал понимать, что дело не в частностях — не работает сама система. Отец обращался к югославской практике и не находил ответа. Искал рецепты у профессора Евсея Либермана и других экономистов неортодоксального толка. Он, прагматик, вплотную подходил к пониманию необходимости введения рынка, называя его материальной заинтересованностью, но, как человек, выросший в условиях непримиримой борьбы с любыми проявлениями свободы в экономике, долго не мог решиться произнести крамольное слово.

Наконец, он пришел к заключению, что настала пора переворачивать страницу. Его соратники считали иначе, они отдавали предпочтение «сталинской управленческой вертикали», шаг назад им казался предпочтительнее шага вперед, но это отдельная история, и рассказываю я ее в «Реформаторе», первой книге трилогии об отце.

XX съезд, разоблачив преступления Сталина, осудив репрессии, обрек на гибель централизованную систему руководства. Не стало страха, на котором она держалась все эти годы. Но ничто не пришло ей взамен. Это осознавалось постепенно, не вдруг, но, по мере осознания, верха все ощутимее теряли возможность диктовать свою волю. Еще вчера послушный аппарат переставал выполнять, просто игнорировал неугодные ему указания отца. Страх смерти исчез, а все иные рычаги власти находились в руках самого аппарата.

«Старик» своей непоседливостью надоел всем.

Ближайшие соратники (а большинство из них были лет на десять моложе отца) нетерпеливо ожидали, когда они сами доберутся до рычагов власти, избавятся от опеки, поучений, выговоров. Становилось невтерпеж, так и подмывало поторопить события.

Аппарат жаждал спокойствия и стабильности. Все эти пересадки, перетряски сидели в печенках. Хотелось пожить в свое удовольствие, забыв страхи сталинской поры, расслабиться от постоянного напряженного ожидания реорганизаций. Наверху требовался свой, надежный человек. И чем скорее, тем лучше.

Армия роптала на проведенные сокращения, в результате которых не только вернулись домой солдаты, но и остались без работы офицеры. Теперь им приходилось срочно менять профессию, начинать в зрелом возрасте жизнь сначала.

А тут пошли разговоры о полной реорганизации, не сокращении, а коренном изменении структуры вооруженных сил. Генералитет жаждал нового главнокомандующего, понимающего их чаяния, защищающего их интересы.

Интеллигенция тоже потеряла веру в отца. Он ухитрился поссориться со многими еще вчерашними своими сторонниками. Учил художников рисовать, поэтов писать стихи, режиссеров ставить спектакли и снимать кинофильмы. Даже музыкантов не миновала чаша сия. Сегодня мы можем попытаться определить меру ответственности, отыскать истинных вдохновителей этого шабаша, но тогда на виду оставался он один. Казалось, уйдет отец, и можно будет вздохнуть спокойно. Избавления всегда ждут с нетерпением.

Убежденный в экономических преимуществах крупных механизированных сельскохозяйственных производств (нескладное слово наиболее полно отвечает сути), отец, не дожидаясь результатов, энергично принялся за сокращение малоэффективных подворий и приусадебных участков. Они, казалось ему, связывают руки крестьянам, становятся обузой на фоне грядущего изобилия. Крестьяне считали иначе и проклинали еще совсем недавно столь популярные преобразования. От грядущих наверху перемен они ждали только облегчения.

В переполненной портретами отца стране каждый шаг связывался с его именем, назойливые славословия навязли в зубах.

Анализ причин, истоков ошибок и поражений — удел истории. Обществу же предстояло сделать следующий шаг. Только куда? Вперед? В неизведанное? Зачем?

Те, кто принимали решения, крепко держали вожжи в своих руках, так же как и аппарат, жаждали не бури — покоя, не процветания — достатка. Конечно, для народа, но если пока не получается, то для лучшей, избранной его части. Пора преобразований прошла, наступала эпоха тяжеловесной стабильности. Выбор сделали. Шагнули назад. Так проявляла себя историческая закономерность.

Наверху столковались довольно быстро. Оказалось, две группы противников отца двигались навстречу друг другу. С одной стороны «копали» московские украинцы, пришедшие в столицу вслед за отцом, его «сторонники» с периферии. Естественным лидером у них стал Брежнев, в руках второго секретаря ЦК сосредоточены все нити связи с обкомами, республиками, армией, КГБ. Примыкали к нему Подгорный и Полянский. Они не так давно угнездились в ЦК и Совмине, но чувствовали себя уверенно.

Другую группу вел Шелепин, лидер молодых. Комсомольцев, как их называли. Его люди внедрились повсюду, в аппарат, КГБ, армию. Пополнение аппарата шло из комсомола, точнее, из его Центрального комитета.