Никита Изотов

— Дядя Никифор, — окликнул Изотова люковой, прилезший в уступ. — Почти двадцать тонн уже нарубил. Вот это да!

Изотов, довольный, передал молоток ученику, полез в другой уступ, к новичку Усикову.

— Что, Ваня, ладится?

— Не-е, тарахтит только, — уныло кивнул парень на молоток.

— Давай вместе…

Еще один уступ. Сидит парень на корточках, тычет пикой молотка в забой, а угля нет. Взял Изотов молоток, осмотрел, присвистнул:

— Эт-то ты, паря, молотом по воде бьешь. Давления же нет, разве не чуешь?

Осмотрел шланг, так и есть, прореха, через которую воздух уходил, не создавая нужного напора в молотке. Залатал, взял инструмент: так-так-так. Словно пулеметная очередь зазвучала в забое.

Наутро собрал всех забойщиков, провел дополнительный техинструктаж. Разобрал и собрал молоток.

— Что главное? В порядке его держать. Пришел — испытай, затем в забое смажь его. Масло в штуцер льешь, а его вот так держишь, — наклонил молоток, — для чего? А чтобы маслице в цилиндр прошло. Час отработал, опять смажь. Тогда не подведет.

Пять дней прошло, и вот 25 мая вышла «молния» — «Привет ударникам с «Мазурки», выполнившим суточный план на 114 процентов!» А 26 мая выдали на-гора 196 тонн. Пришел в нарядную парторг Стрижаченко, пожал всем руку, поздравил с победой: 175 процентов суточного задания, шутка ли! Поднял сжатую в кулак руку:

— Вам теперь любое задание по плечу.

С тех дней ни разу не сбилась «Мазурка» с заданного четкого ритма. Когда стали стабильно давать двести тонн в сутки, Изотов пришел в партком, напомнил о желании своих учеников взять ношу потяжелее.

— Одним словом, увеличивайте нам план, — весело сказал он. — Не подведем.

По просьбе Изотова техстанция шахты составила паспорт пласта «Мазурки». Эти паспорта оказались ценнейшим учебным пособием для молодых забойщиков. Здесь и схемы: вид лавы сверху, по вертикали, описаны геологические условия залегания пород, четко расписаны порядок вырубки, крепления. Осветили уступы, используя пневмоэлектрическую арматуру, — читать можно! В итоге до 30 тонн в смену стало нормой на участке, где раньше забойщики давали за «упряжку» лишь 7–8 тонн на молоток.

Донбасс распрямлял стальные плечи. В 1933 году только в Горловке действовали 1900 отбойных молотков, более двадцати врубовых машин, около сорока электровозов. Шахты оснащались новыми подъемниками, лебедками, скреперами, электросверлами для обуривания забоев. Коллектив шахты № 1, прочно удерживающий первенство в соревновании угольного района, выступил с инициативой: объявить технический поход имени XVII съезда партии, «Участники похода должны хорошо овладеть козой горнотехникой, — говорилось в обращении ко всем шахтерам, — неустанно повышать свои технические знания, вооружать передовым опытом изотовцев всех шахтеров. В этом сейчас главная задача. И мы должны, обязаны ее успешно решить».

В том, что весь Донбасс знал, по каким ступеням поднимался коллектив Первого рудника, была большая заслуга городской газеты «Кочегарка». Постоянно на нарядах присутствовали газетчики, спускались в забои.

Когда шахта хромала, то на ней был пост газеты. Сейчас она посвящала целые полосы опыту работы ударников. По предложению коммунистов-горняков шахту № 1 назвали имени «Кочегарки», а затем стали и в официальных документах называть просто «Кочегаркой».

Никифор Изотов, только отметивший свое 30-летие, проявил себя не только мастером, но еще и опытным организатором и педагогом. Встречи в молодежном общежитии, беседы по душам стали привычными в распорядке дня Изотова. И дома, опоздав к ужину, часто просил жену: «Не сердись, Надя. Ребята на глазах растут, сознательными бойцами становятся. К грамоте потянулись, учиться хотят. А ведь многие приехали в Горловку в лаптях, с сидором за плечами. Вот тебе новая жизнь, стучится во все окна. Мечтаю я сам инженером стать… А что, думаешь, не смогу?»

Нет, не ради красного словца сказал жене об инженерстве. Крепко сдружился Изотов с новым парторгом Стрижаченко, боевым, неунывающим человеком. Они часто встречались, говорили больше о делах, делились и нехитрыми житейскими новостями. Однажды Стрижаченко шутливо сказал, что хотя победителей и не судят, но таланты закапывать никому права не дано.

— Да я же свои таланты давно откопал.

— Ты пока только доказал, что если рабочий чувствует, считает себя хозяином на шахте, то он может чудеса делать, — ответил парторг. — Учиться, Никифор Алексеевич, надо, систему наук усвоить, чтобы уже командовать шахтой по-инженерному, с дальним прицелом.

— Хватит ученых и без меня, — беспечно махнул рукой Изотов. — На то молодые есть.

— А ты старый, что ли? Слышал о Промакадемии? Вот куда тебе надо. Будем со временем рекомендовать на учебу. Партии нужны грамотные специалисты в народном хозяйстве, свои, от пролетарской косточки.

— Ну если со временем… — отшутился Изотов.

Но желание учиться приходило все чаще, порой в пустячном споре с техником или инженером наталкивался на стенку непонимания, не мог объяснить своей идеи, хотя сердцем чуял — прав! Как, скажем, с забутовкой выработанного пространства.

— Ну чего мы породу на-гора выдаем? — наступал он на главного инженера. — От терриконов этих только гарь. Вагонетки зря загружаем.

— А знаете, сколько усилий потребует закладка породы? Вся система отработки шахтного поля будет нарушена. Предлагайте свою технологию, расчеты.

— А инженеры на что? — сердился Изотов.

— Проводить грамотную техническую политику, следить за порядком ведения горных работ и безопасностью людей, — загибая пальцы, монотонно перечислял главный инженер. — Ну и еще воз и маленькая тележка забот.

— А изменить порядок отработки поля? — спрашивал Изотов.

— Это потребует капитальных затрат, товарищ Изотов, — вздыхал главный инженер. — А у нас кое-где еще коняги в шахтах.

Да, были бы знания, сам бы все рассчитал и обосновал. Но приходил новый день, и повседневные заботы вытесняли мысль об учебе. Школа на «Мазурке», по сути, была эксплуатационным участком, а инструктор Изотов — его начальником. Впрочем, и после работы свободного времени у него мало оставалось. Стоит зайти в общежитие молодых горняков, как тут же сбегаются парни, завязывается беседа. И бывало, что прямо в красном уголке Алексеевич брал отбойный молоток и показывал свои приемы. Всегда предупреждал: «Учтите, я же левша». Но чаще разговоры вели о жизни прошлой и нынешней. Вот тут неожиданно обнаруживался у Изотова дар рассказчика. Когда вспоминал родную деревню Малую Драгунку, что прятала убогие хаты под камышом в зарослях по берегу тихой реки Кромы, ветряки на околице, то уносился в свое дореволюционное житье-бытье. А ребятам интересно: «Дядя Никифор, еще говори, дальше-то…»

— Жизнь была убогая. Отец домой редко приносил заработок, и жили мы впроголодь… Когда мне исполнилось семь лет, отец отвел меня в церковноприходскую школу… Писать было не на чем, и помню, украденный дома кусок хлеба я выменивал на бумагу. В школе меня считали большим сорванцом, но учился я неплохо, а поэтому и терпели. Славился я тем, что был очень дерзким задирой и никому из обидчиков не давал спуску…

Легко было спрашивать парням, живущим в светлом и теплом общежитии, где их кормят и обстирывают, показывают кино и уговаривают учиться: «Что было дальше?» А у него такое в жизни случалось, о чем век бы не знать. И до чего же дорога для него была Советская власть, его народная власть, вознесшая Изотова на орбиту всесоюзной известности. Никому не позволил бы, самому уважаемому человеку, самому большому другу, жене любимой Надюше, хоть полсловом, хоть намеком усомниться в правильности этой власти.