Никита Изотов
Шрифт:
— Ну что ж, братишки-шахтеры, усаживайтесь и чувствуйте себя как дома. Вы, рабочие люди, пришли к рабочему человеку. Рад, очень рад, что вы ко мне заглянули. Давайте знакомиться…
Мы жали его руку, вглядывались в его лицо, известное по портретам. Когда подал свою огромную ладонь Никита Алексеевич, писатель сразу отметил ее:
— Вот рука рабочего человека, пролетария, перестраивающего мир. На этой большой руке вся жизнь твоя, братишка, мозолями выписана. Кто же ты?
— Я Изотов, — покраснев от волнения, ответил Никита Алексеевич.
— Изотов! Сам Никита Изотов, богатырь Донбасса ко мне пожаловал! Эт-то здорово! — воскликнул
А с Донбассом я тоже знаком, — продолжал он. — В двадцать пятом году принимал ванны на Славянском курорте. Изумительные там сосновые боры. Запомнилась встреча с шахтером, звали его Ермачок…
— Ты знаешь Ермачка? — радостно воскликнул Изотов. — Да это же наш, горловский забойщик.
Предупрежденные о недавнем приступе болезни писателя, мы начали переглядываться, пытались прервать затянувшееся свидание. Но Николай Алексеевич и слушать об этом не хотел.
— Да вы что, — с укоризной заметил он. — Я не утомлен, я работоспособен. И то, что вы сюда внесли революционный ветер шахтерской жизни, своего богатырского труда, — это меня вооружает революционным оптимизмом, заражает буйным комсомольским энтузиазмом… Что же замечательно! Партия Ленина поднимает шахтеров на-гора, к солнцу, к свету, к знаниям. Об этом мечтал Ильич…
Изотов: — Мы, шахтеры, очень любим красивые вещи и делаем все, чтобы Горловка была образцовым городом, осуществляем артюховский культбытплан.
Островский: — Что значит артюховский культбытплан?
Изотов: — Наш кочегаровец-забойщик Федор Артюхов выступил инициатором культурно-бытового переустройства Горловки. Это грандиозный план социально-культурного строительства. Коммунисты находятся во главе этой нужной и весьма полезной работы. Горловка наша не только дает сверхплановый уголек, но и преобразует быт шахтера. Мы строим добротные дома, где полный комфорт — вода, газ, электричество, санслужбы. Жизнь шахтерская расцветает, как розы. И все это литераторы должны знать, как и красивую душу углерубов, геологические условия, в которых трудимся во имя счастья людей земли, во имя мира без войн. Всю эту гамму, весь этот ритм нашего бытия смогут верно изобразить в своих сочинениях только те писатели, кто знает нас не понаслышке, а сросся с нами душой и телом. Вот так!
Островский: — Да, только тот писатель способен написать хорошую книгу о рабочем классе, кто сердцем врос в трудовые будни и сердцем понимает сущность социалистических преобразований, о которых ты говоришь, кто познал романтику рабочего труда, кто полюбил рабочего человека ленинской любовью…
Изотов: — Твой роман «Как закалялась сталь» мы полюбили, читали его и перечитывали не раз…
Островский: — Ну, это ты, братишка Изотов, мне уже кладешь на сердце свои дифирамбы. Я считаю, что моя книга имеет упущения и недостатки. Я рукопись сильно сократил. Может быть, это к лучшему, а сможет быть, и не в мою пользу…
Во время этой беседы в комнату вошла девушка-почтальон.
Выложив почту на стол, девушка вложила в руку писателя букет ярко-красных гвоздик. Островский ощупал цветы чуткими пальцами, и его лицо осветилось улыбкой:
— Спасибо тебе, сестренка, за гвоздики. Это мои любимые цветы.
Перед тем, как нам уходить, Никита Изотов, поднявшись с табуретки, наклонил голову, чтобы
не стукнуться русоволосой головой о потолок, промолвил:— У тебя, друг Николай, здесь тесно, как в забое шахты. Нужно тебе просторное и светлое помещение. Квартира твоя неважнецкая. А может быть, у тебя есть и другие заботы, нужды?
Тронутый этими словами чуткости и заботы, Николай Островский быстро и твердо ответил:
— Мне абсолютно ничего не нужно. Я и моя семья всем обеспечены. Все у нас есть! О квартире тоже вопрос снят с повестки дня. Григорий Иванович Петровский и украинская комсомолия уже об этом позаботились. Заходите, братишки-шахтеры! Прошу от чистого сердца. Рад буду. Вот возьмите и вденьте в петлицы гвоздики из этого букета. Пусть эти цветы светят вам ярко, как шахтерские лампочки. И прошу — заходите, не забывайте!
Когда мы выходили из флигеля, в петлицах наших костюмов были красные гвоздики Николая Островского. Взволнованный и восхищенный Никита Изотов по дороге к своему «газику» обронил незабываемую фразу:
— Какой Островский закаленный человек! У него действительно стальное сердце коммуниста. Он светится революционным оптимизмом. Мы, братцы, с вами видели настоящего Человека, жизнь которого — сплошной подвиг!
Глава одиннадцатая
Стахановская волна
Знакомый поворот, и вот она, Горловка, зеленый город с выпирающими в небо буграми терриконов.
— Ехали-ехали, наконец доехали, — сказал Изотов. — Рада?
Даже не ответила Надежда Николаевна, так соскучилась по дочкам, по своему дому — жили теперь в просторной светлой квартире, с ухоженным двориком, со своим огородом. Да разве сравнить с чем-нибудь? Дома ждали — телеграммой известили из Сочи, что едут. Подошел после приветствий Никита Алексеевич к календарю, висящему в столовой, стал листки обрывать. Оставил «2 сентября 1935 года», упрекнул Марию Павловну, что за временем не следила.
— Уследишь тут. С дочек твоих глаз не спускала. Две егозы…
Пообедали без спешки, и Никита Алексеевич снял с вешалки привычную свою синюю хлопчатобумажную куртку:
— Гляну, как там на шахте…
— Закрыли без тебя, — не удержалась Мария Павловна — мать часто ругала сына, что дольше всех задерживается на работе. Зато Надюша все правильно поняла. Прижалась к нему, шепнула:
— Сходи, а то, вижу, изболелся за друзей-товарищей. Иди, мой хороший.
Ну как не любить ее, такую?
Зашел перво-наперво доложиться завшахтой. В кабинете у того целое заседание, гул голосов.
— Что за шум, а драки нету? — бросил с порога Изотов.
— Во-от он, вернулся, как новенький рубль сияет, — радуясь встрече, говорил Юхман. — Тут, брат, такие дела заворачиваются… Ты Стаханова знал? С «Центральной — Ирмино»? Русый такой, живой, поменьше тебя, но ловок.
Вроде бы и встречался с ним Изотов в Кадиевке на слете ударников. А может, ошибается. В июне будто бы.
— Все правильно, — подхватил Юхман. — Так вот, послушай. — Он взял «Правду», громко прочитал: — «Рекорд забойщика Стаханова», — глянул на Изотова. — Ты внимательно слушай. — «Кадиевский забойщик шахты «Центральная — Ирмино» тов. Стаханов в ознаменование 21-й годовщины Международного юношеского дня поставил новый всесоюзный рекорд производительности труда на отбойном молотке. За шестичасовую смену Стаханов дал 102 тонны угля, что составляет 10 % суточной добычи шахты, и заработал 200 рублей…»