Никогда_не...
Шрифт:
— Дрянь, — наконец, срывается с ее языка. — Сучка блудливая. Да чтоб ты сдохла.
Я не знаю, что так разъярило Тамару Гордеевну — то ли фривольный вид лифчика, сшитого полностью из прозрачной чёрной ткани в мелкую сетку и перехваченного игривыми зелёными бантиками — одного взгляда достаточно, чтобы понять что в нем вся грудь на обозрение, стыдоба одна, а не лифчик — то ли то, что сопоставила уже виденное у себя в ванной и здесь, а значит… Значит поняла, что пригрела на груди змею, кормила-поила ее, как дочь родную привечала — и все для того, чтобы эта сучка выросла и подложила ей такую свинью. И в ее голосе звучит столько ненависти, смешанной с брезгливостью, что помимо воли на глазах у меня выступают слёзы, а горло начинает сводить от рыданий. Нет, мне не жаль терять
— Я ж прокляну тебя, — продолжает тихо и жутко говорить Тамара Гордеевна — и я, не в силах это выслушивать, пячусь от дверей назад и снова прижимаюсь спиной к стеке шкафа. — Я тебя со свету сживу, стерва ты такая. Ты на карачках передо мной ползать будешь, просить, чтоб простила и сняла проклёны, а я не прощу. Я в могилу тебя сведу, день и ночь корчиться от адской боли будешь, и ни одна таблетка тебе не поможет. Ни родить не сможешь, ни с мужиком больше спать — потому что в животе все гнить заживо будет, змеи и черви закопошатся там. Ни один доктор не найдёт-не увидит, скажет, что здоровая ты, просто дурная, — но ты у меня все ощутишь, все на своей шкуре прочувствуешь. Я такие методы знаю…
И на этом месте ее прерывает звук, на который я готова молиться. Так, наверное, молился бурсак Хома на первый крик петуха, когда отпевал панночку в проклятой церкви, думаю я, неожиданно чувствуя на языке солоноватый привкус крови. Отлично, для усугублениях какой-то дикой атмосферы происходящего, я прокусила себе кожу на руке, в которую вцепилась зубами, лишь бы не разреветься в голос, и теперь втягиваю ее в себя, чтобы не испачкать одежду. Что за бред, блин, происходит, и я — его главная участница! Не хватало только мне впасть в истерику и начать чертить вокруг себя защитный круг. Вот и капля крови у меня уже есть для скрепления защиты.
Тем временем в руке у Тамары Гордеевны вновь и вновь звонит мобильный телефон — этот звук цивилизации разбивает странную магию ее голоса, шепчущего наговоры, которые совсем не кажутся мне пыльным зашкваром, как сказал бы Вэл.
— А…алло? — тоже как будто возвращаясь в реальность, растерянно говорит Тамара Гордеевна, и тут же добавляет, встрепенувшись, ласково: — Артурка? Сынок! Что ты… что стряслось? Почему звонишь? Вспомнил, наконец, о матери?
Ох, как вовремя! Не знаю, как так вышло, но именно Артур, скорейшего возвращения которого я жду теперь с ещё большим нетерпением, вмешивается в происходящее пусть даже телефонным звонком. Все равно он здесь, он рядом, голосом из телефона, который я не слышу, но понимаю одно — он рядом.
— Нет, что ты… — продолжает Тамара Гордеевна уже спокойнее, своим напевным и доброжелательным тоном. — Я ж ничего сынок, не попрекаю, нет. Просто не звонил ты давно. И я тебя не беспокоила. Вот, думаю, а тут звонишь. И решила спросить, не случилось ли чего. Ничего не случилось? Вот и добре. Вот и хорошо, родной. Что? Домой заезжал? Да ты что! Знала бы, что зайдёшь, никуда бы не поехала, ждала бы тебя со свежими блинчиками с грибами, как ты любишь. Ещё и со сметаной! Давно мы с тобой не сидели вот так, не обедали. Не общались по душам. Что? Поговорить надо будет? Так я всегда согласна, сынок. Приезжай, поговорим. Лишь бы ты только не молчал, не пропадал больше.
О боже, нет. Только не сейчас! Только не до того времени, как мы уедем из города. Не надо сейчас Артуру никому ничего говорить. И пусть всего час назад я была убеждена, что этот разговор с семьей, честный и прямой, ему надо будет пережить перед отъездом, чтобы уходить без недосказанностей, поставив все точки над i. А вот сейчас… Нет. Не может быть никаких честных и прямых разговоров. Говорить с семьей для него — это все равно что спасовать, подставиться, заранее проиграть. О честности надо помнить с адекватным противником. В том же, что родня Артура ему противник, а не союзник, при этом не совсем адекватный, я больше не сомневаюсь
ни на секунду.Они же придумают что-то новое, чтобы не отпускать его — надежду, опору, самого лучшего в мире брата и сына. Кормильца. И если надо будет ради этого бросаться под колёса его машины, Тамара Гордеевна бросится. Ещё и старших дочерей с семьями их города вызовет. И они все вместе просто его не выпустят. Не знаю как, но не выпустят и все.
Именно об этом мне даже не твердит, а орет в уши внутренний голос, и все что я могу делать, это надеяться на то, что удача, везение или счастливый случай помешают сейчас Артуру сказать слова, которые должны прозвучать только после того, как мы с ним пересечем черту этого города, оставим позади дорожный указатель с его названим.
Ни секундой раньше.
Удача не изменяла мне когда я искала Артура. Когда, решив выйти за телефоном, собрала все свои вещи, что дало возможность Тамаре Гордеевне подумать, что квартира пуста и никого здесь нет. Еще не знаю, узнала ли она меня, найдя это злополучное белье — но, по крайней мере, пока что ни разу не назвала меня по имени, а значит, я могу надеяться на то, что не узнала. Счастливый случай и тут сработал. Так, может быть, все снова получится? Может, Артур не успеет сказать о своих намерениях по телефону, а мне удастся убедить его молчать, пока мы не уедем? И Тамара Гордеевна уйдёт, забрав с собой этот лифчик, так и быть, для наговоров и проклятий — как-нибудь переживу. Но уйдёт и оставит меня здесь. Потому что я уже не могу стоять в шкафу, мне панически страшно и хочется сделать хоть глоток свежего воздуха.
— Где я? — доносится до меня ее голос. Она отошла от окна и сейчас говорит из коридора. — Далеко, сынок, далеко. Да откуда ж ты знаешь? Ты моей жизнью не интересуешься так, как я твоей. Ну что ты, что ты… Я ж не в упрёк, перестань кипятиться. У подружки я, за цветами поехала. За рассадой, да, она мне такие черенки обещала. Вот высажу в кадках у нас на балконе — такая красота будет. Приедешь, я тебе чаю сделаю, сядешь отдохнёшь. Или, может, кофею? Может, ты что новое полюбил, чего раньше не было? Откуда знаю? Да чует сердце материнское. Сейчас вся молодежь кофеи распивает, модно это стало. Да и Дениска говорил, что заходил ты как-то. Нет, больше ничего. Да, Дениска, твой друг. Он теперь и нам не чужой человек. Почему? А вот приезжай ко мне, все новости тебе расскажу. Приезжай, сынок. Что мы с тобой по телефону да по телефону? Вот услышала тебя, теперь увидеть бы. Что — прям сейчас? Нет, сынок, прям сейчас не надо… Не надо так спешить. Нет, не надо меня забирать, я уже привыкла на автобусах ездить. Ещё снова приучишь меня на машине разъезжать, а потом как пропадёшь. Да не в упрёк я! — в третий раз говорит она и я слышу, как быстро проходя из коридора в кухню, Тамара Гордеевна щёлкает выключателями — гасит свет в коридоре и на кухне. Кажется, от звонка Артура она и вправду заторопилась.
— Ты лучше дурью не майся, а езжай себе домой, как хотел. А я своим ходом, да. Уже почти на остановке, не переживай.
Ах вот оно в чем дело! Артур сказал, что едет домой и хочет ее перехватить, чтобы отвезти в центр. Понимаю, что это очень странная мысль, но я чувствую самую настоящую радость от того, что она заехала сюда. Теперь Тамара Гордеевна точно будет прятаться от сына, чтобы он не вычислил, из какого района она едет и ему не удастся с ней поговорить до встречи со мной. А я как-то постараюсь убедить его молчать до нашего отъезда.
Удача опять улыбается мне, расстраивая их встречу и мне становится страшно — какую цену она сдерет с меня за эту услугу? Уж слишком много везения за один день.
— Да, езжай, езжай к себе, сынуля. Отдохнёшь хоть немного… Что я не знаю, как ты с утра дотемна у себя на работе толчешься, света белого не видишь, ночами не спишь… — и в этой ее фразе мне слышится совсем не добрая ирония. — Или спишь, а, сынок? Скажи, хорошо отдыхаешь после работы? Высыпаешься? Ну, как это — о чем я? Да ни о чем, родной. Ни о чем. Мне все равно, чем ты там занят, жизнь у тебя своя, взрослая. Мне одно надо — лишь бы у тебя счастье было. Слышишь, сынок? Мать счастливая тогда, когда счастливые ее дети.