Никола Тесла. Изобретатель тайн

Затем старик неожиданно поинтересовался:

— Скажите, сколько мне еще торчать на этой неблагодарной планете?

С согласия потомков, я вынужден был сказать правду:

— В мир иной вы отойдете в ночь на послезавтра.

Хозяин неожиданно резко вскочил:

— Зачем мы тратим время на Крукса, на так называемый прогресс, когда есть куда более важные вопросы — например, случай в горах, когда я едва не расстался с жизнью?

После смерти матери я еще несколько недель гостил в Госпиче. Мне необходимо было восстановить силы. За это время я съездил в Пласки к сестре Марице, в Вараждин к дяде Пахо и в Загреб, чтобы прочитать лекцию в университете. Посетил Будапешт, где договорился о сотрудничестве с компанией «Ганц и К°», которая занималась созданием альтернатора в тысячу лошадиных сил. В Госпич ко мне приехала делегация сербских ученых, и мы все вместе отправились в Белград, где мне была назначена аудиенция у короля. Молодой Александр I присудил мне титул великого офицера ордена Святого Савы, и через несколько месяцев после возвращения в Штаты я получил официальный документ. Я также побывал у нашего великого поэта Йована Йовановича по прозвищу Змай [40] и посетил встречу, на которой его чествовал мэр. На торжественном обеде Змай прочитал свою новую поэму, озаглавленную «Поздравим Никола Теслу».

40

Змай (наст. фамилия Йованович) Йован (1833–1904) — сербский поэт. Сборники стихов «Розы» (1864), «Увядшие розы» (1882).

Такого длинного и славного отпуска у меня больше никогда не было. Знать бы, чем он закончится…

Это случилось в апреле.

До сих пор не могу понять, зачем меня потянуло в горы. Наверное, решил побродить по местам, где в детстве жил с пастухами.

После смерти матери я никак не мог отделаться от ощущения, что остался один.

Один на всем белом свете! Это мысль ужасала меня, она гнала меня в сторону собравшихся возле одной из вершин туч.

Надеюсь, вам известно, меня всегда интересовали молнии. В них есть… как бы это сказать… природная жизненная сила. Я двигался вперед, пытаясь отыскать место, где когда-то наблюдал за грозой сверху, со скалистого откоса. Память никогда не подводила меня, но в дни забвения я никак не мог выбрать верное направление. Может, прежние тропки, по которым я бродил мальчишкой, заросли травой или я тешил себя несбывшимися воспоминаниями?

Весна в том году выдалась холодная, и высоко в горах кое-где еще лежал снег.

Не помню, как я добрался до края обрыва, как погрузился во влажную облачную взвесь. Помню только страх и оцепенение, когда мои ноги неожиданно поехали вниз. Мелькнуло — ну вот, кажется, и все! — и тут же потерял сознание. Очнулся, когда почувствовал, что падаю.

Меня охватил ужас.

Не могу сказать, как долго длилось падение. Секунду, две, а может, вечность.

Неожиданно падение застопорилось, и я повис в воздухе. Это было настолько нелепое положение, что я, пытаясь схватиться за что-то твердое, начал извиваться, как червь.

Тогда и увидал глаз.

Вообразите, человеческое око размером с силовой трансформатор, но это было подлинное, вне всяких сомнений человечье око. Оно рассматривало меня.

Потом послышался голос. Звук доносился со всех сторон, даже изнутри меня:

«Не спеши! Кто ты?»

Я забился, будто меня начали сжимать в тисках. Потом выкрикнул:

— Я — Тесла! Никола Тесла! Я хотел взглянуть на молнии. Я изучаю молнии.

«Это полезно».

В следующее мгновение мои ноги коснулись земли, и я упал на траву. Туман разом растворился, в небе заиграло солнце, и, отдышавшись, я обнаружил, что лежу на просторном скалистом уступе, сплошь покрытом густой травой. Я схватился за стебли как за самое дорогое, что есть в жизни.

Скоро страх ослаб. Я огляделся, потом сел. Внизу на дне ущелья бурлила река. Я прикинул, что меня ждало, упади я туда. Этот трюк мог оказаться смертельным.

Но как я оказался на уступе?

И этот глаз? И вопрос — кто ты?

Вдруг издалека словно эхом откликнулось — «а ты?»

У меня на голове волосы зашевелились. В буквальном смысле. Следом долетело:

«Я — Облако. Изучай молнии. Я разрешаю».

После долгой паузы, прерываемой покашливанием и курением, старик продолжил ослабшим голосом:

— Первое, что пришло мне в голову, когда я выбрался на кромку откоса, — это связь моего бреда с грозовыми явлениями. Воздух был наэлектризован до такой степени, что не только мне, но и всякому чувствительному человеку могло привидеться что угодно.

Старик курил долго, никто из потомков не посмел нарушить это молчание, хотя времени у нас было в обрез.

Часы, если не минуты.

Наконец он подал голос:

— Это был не бред. Это была явь самого жуткого, самого отвратительного толка. Я знаю, о чем говорю, ведь мне с детства была предназначена стезя священника.

Он подался вперед и громко прошептал:

— Меня окликнул дьявол!

Затем откинулся на спинку, поправил плед на коленях и уже более спокойным голосом продолжил погромче:

— Это приключение смущало мне душу и во время аудиенции у короля Александра, и во время чтения поэмы, написанной в мою честь. То, что происшествие в горах являлось следствием помутнения рассудка, страдающего по причине смерти матери, отрицать нельзя. Но помутнение было настолько явным и спасительным, что мне долго не удавалось свести его к бреду или случайности.

Как быть?

Сначала я намеревался написать письмо сэру Уильяму Круксу. Внести, так сказать, свой вклад в его коллекцию «общения» с духами. Однако что-то во мне резко возражало. Возможно, меня удерживали воспоминания юности, ведь я уже встречался с этим чудовищным зраком.

Потомки затаили дыхание.

Старик пояснил:

— В болезненных видениях, не дававших мне покоя после смерти Дани.

И позже.

Глаз и тогда беседовал со мной. О чем, не скажу. Если открою, вы такое насочиняете, что клеймо инопланетянина или бомбардировка Подкаменной Тунгуски покажутся потомкам детским лепетом.

Это страшит меня больше, чем микробы. [41]

Была еще одна загвоздка, особого, я бы сказал — рационального толка.

У меня были веские основания не соглашаться с Круксом, утверждавшим, что в мир сверхъестественный, существующий «за» или «параллельно» реальности, можно проникнуть с помощью «сверхчувственного восприятия», «телепатии», «экстрасенсорики», то есть чего-то такого, что от рождения заложено в каждом человеке.

Тезис, будто в человеке может присутствовать что-то большее, что необходимо автомату для выполнения той или иной функции — тем более некое «злое» начало, — всегда вызывал у меня сомнение. Каждое живое существо является механизмом, вовлеченным в круговорот Вселенной. Сила, неназванная, неумолимая, пропитанная электричеством, изрыгающая молнии, помещалась не в человеке, какими бы паранормальными способностями тот ни обладал, а вне его.

41

Тесла страдал особого рода мезофобией — обостренной боязнью микробов.

Задумайтесь, почему, например, люди не говорят о зле в отвлеченной форме, как об округлости или шероховатости? Почему мы всегда соединяем его с неким персонажем? Существует понятный всем ответ: как показывает практика, причиняемое зло часто представляется нам «кем-то», но этот «кто-то» не из людей. Этот невидимый, выдающий себя своей изобретательностью в издевательских каверзах, именуется дьяволом. Можно также добавить, что многие люди видели это существо, несмотря на его бесплотность, и видели все одинаково — в виде некоего живого, действующего объекта. Иногда с рогами и копытами, иногда в форме отвратительного зверя, иногда в виде преувеличенного человеческого органа.

Задайтесь вопросом: почему универсалия, символизирующая зло, персонифицирована? Почему, скажем, англичане не удовлетворяются словом «evil» («зло»), а сплошь да рядом присоединяют к нему букву «d», чтобы получилось конкретное существо «devil» («дьявол»)?

И эта сила спасла меня от смерти?!

Старик погрузился в мир иллюзий:

— С ужасом я вскоре справился. Неостановимая работа мысли вернула мне бодрое состояние духа. Это лучшее целебное средство на свете! Мне в руки попал удивительный факт, его следовало хорошенько обдумать и, конечно, попытаться применить к делу. Изобрести что-нибудь этакое, чтобы впрячь дьявола в работу. Например, заставить его передавать энергию без проводов.