Николай Амосов

А под Москвой шли тяжелые бои. Войска Красной армии остановили врага и перешли в контрнаступление, госпиталь ждал: скоро прибудут раненые – уже «наступающие», скорее всего, их будет много, и нужно быть в полной готовности. И ППГ-2266 не подвел, работа была четкой, слаженной, во многом благодаря самоотверженности, дисциплине и потрясающей работоспособности Н. М. Амосова и его коллег.

Перед новым, 1942 годом госпиталь перевели в Подольск, там снова развернулись. Поступления были большие. Опять были потери – привезенные после бомбежки тяжелые раненые погибли, Амосов, как всегда, винил себя – поторопились с операцией, а надо было выжидать, пока повысится кровяное давление: «Так трудно дается опыт».

23 января поступил приказ: немедленно переезжать в Калугу. Там под нужды госпиталя отдали трехэтажное здание бывшей духовной семинарии. Полуразрушенное, холодное, впрочем, весь город был в руинах, дома сожжены или взорваны, неубранная техника, замерзшие трупы немцев.

В семинарии уже размещали раненых, не дожидаясь, пока заделают проломы в стенах и разбитые окна, ставили печки, коптилки, постепенно обустраивались. Каждый день привозили новых раненых. Врачи работали по 24 часа в сутки, сменялись бригады.

Амосов с горечью вспоминал: «Тягостная картина. Почти неделю лежачих раненых собирали в ППГ и МСБ в Сухиничах, Мосальске, Мещерске. До того лежали по хатам в деревнях. Только три дня назад их начали перевозить в Калугу. Большинство раненых были не обработаны – много дней их не перевязывали, повязки промокли. Кроме того, они были очень измучены. Полтора месяца идет изнурительное наступление по морозу. Мне нужно среди раненых „выловить“ срочных и выбрать первоочередных. ЭП перевязал не больше десятой части – тех, чьи раны кровоточили. Нужно собрать раненых в голову, которые без сознания. Выделить челюстно-лицевые ранения. Я впервые увидел этих несчастных. Они, кроме всего прочего, еще и голодны: их нужно специально кормить и поить – этого никто не умеет. Самые тяжелые раненые не те, что кричат. Они тихо лежат, потому что уже нет сил, им все как будто безразлично».

Добавляло проблем и то, что начальник госпиталя Хаминов, видимо сломавшись от трудностей, запил, и Амосову пришлось еще кроме собственно хирургии решать организационные вопросы – питание, отопление, ремонтные работы и т. д. После всего начальнику госпиталя пришлось в полной мере ощутить на себе знаменитую амосовскую «резкость»; она, видимо, подействовала, Хаминов дал зарок не пить.

А раненых все привозили и привозили. Амосов писал: «Снова работали до двух часов ночи. Нет, не работали, а барахтались, пытались что-то организовать, пересортировать, но новые машины с замерзшими стонущими ранеными все сметали».

Постепенно работа налаживалась, подключили отопление, канализацию, электричество, водопровод, оборудовали операционные, перевязочные, рентген, привезли новых специалистов: невропатолога, окулиста, ларинголога.

Но проблемы оставались, много раненых умирало после ампутаций. У тяжелейших нетранспортабельных раненых с переломами бедра, ранениями коленного сустава, единственным средством лечения которых было гипсование по Юдину, прогресса не было, эффект от лечения был небольшой. Держалась высокая температура, низкая сопротивляемость организма не давала никакой надежды на борьбу с инфекцией. Амосов пишет: «Уж эти коленные суставы: Бочаров (да и сам Юдин) утверждают, что глухой гипс с ними делает чудеса. Мол, если началось гнойное воспаление – артрит, – достаточно вскрыть полость сустава, наложить гипс, и все будет в порядке. Мы уже сделали десяток таких операций, загипсовали, но желанных результатов пока не достигли».

Тогда же произошло очень тяжелое для Амосова событие. Буквально у него на руках умер раненый, причем раненный не тяжело – осколочное ранение предплечья, с повреждением кости. Амосов предполагал операцию под местным наркозом – операция не опасная, и он собирался сделать проводниковую анестезию – новокаиновая блокада в нервы плечевого сплетения дает полное обезболивание на час или больше, и никаких осложнений. Николай Михайлович делал такую анестезию, когда работал в Череповце, и получалось удачно. Ничто не предвещало трагедии. Все было выполнено правильно, но больной умер – тяжелая непереносимость новокаина, так бывает, раненый скончался от аллергического шока.

Вины хирурга в этом нет, но Амосов простить себе этого не мог, он винил себя: «Убил человека». Но я же хотел спасти. «Мало ли что хотел. Под другим наркозом – был бы жив». да, если бы не умер от газовой. «От такой ограниченной – не умер бы, ты знаешь». Знаю. «И вообще – каков твой актив? Раны заживают сами собой. Природа. А ты только суетишься около. Многих ли ты реально спас?»

Врач хотел тогда свести счеты с жизнью. В перевязочной прямо на столике всегда стояла наготове большая коробка с ампулами обезболивающего и шприцы. Николай Михайлович, как оказалось, взял несколько ампул морфия и ввел их себе по дороге домой. Он был в отчаянии: «На фронте враг стреляет, а тут я убил человека!»

Его спас тогда Аркадий Алексеевич Бочаров – он зашел в перевязочную с вопросом: «Где Николай Михайлович?» Лидия Денисенко вспоминала потом: «Я говорю: „У нас несчастье“. А Аркадий Алексеевич отвечает: „Знаю. Где Николай Михайлович?“ – „Ушел на квартиру…“»

Бочаров разыскал Амосова вовремя – промыл ему желудок и всю ночь не отходил от него ни на минуту, рассказывал о разных тяжелых случаях из практики хирургов… «„Смерти такие вот – ужасные – бывают у каждого хирурга. Ты должен быть готов к этому. И еще будет, не спастись“. Он говорил тихо, как убаюкивал. Рассказывал о всяких ужасных случаях. И у него были. Ни в одной профессии не бывает такой очевидной виноватости врача в смерти пациента, как у хирургов. Иногда – подряд несколько», – вспоминал его слова в «Записках полевого хирурга» Амосов.

Позже Амосов освоил и нейрохирургию, с которой раньше был совершенно не знаком, и снова ему ассистировала Лидия Денисенко. Но самым большим беспокойством Амосова были инфекции коленного сустава, с которыми никак не удавалось бороться: «Вот что мучает нас неимоверно.

Установка юдинцев – при появлении гноя вскрыть сустав, наложить гипс – и порядок! Черта с два! Раненый продолжает лихорадить, худеет, истощается, развивается тяжелейший сепсис через две-четыре недели. Если ногу не успеть ампутировать – смерть».

Амосов до хрипоты спорил с корифеем метода глухого гипсования Бочаровым. И решил, что если от знаменитого метода нет эффекта, то он будет искать свой.

И Амосов придумал новую операцию – «вариант экономной резекции коленного сустава с сохранением связок. Чтобы оставить надежду на сгибание. Пошел в морг и прорепетировал на трупе. 22 марта сделал эту операцию. Парень Саша Билибин, ранен в колено, развился гнойный артрит. Артротомия, глухой гипс – никакого толку: сепсис угрожает жизни. Можно еще ампутировать и спасти. Не хочет. Предложил попробовать новую операцию. „Надеюсь, но не уверен“. – „да, давайте, Николай Михайлович!“

Если этот Сашка умрет, уйду из госпиталя. Куда угодно. Уйду в медсанбат или в полк».

Операция прошла успешно, угроза сепсиса была ликвидирована. Позже новая методика таких резекций практически вытеснила глухое гипсование.

Амосовская методика заинтересовала военную медицину. 18 июня была проведена научная конференция врачей ПЭПа, и Амосову поручили прочитать доклад о лечении ранений коленного сустава: «Программный доклад! Первый научный доклад в моей жизни, если не считать Череповца. Были представлены все данные – статистика, графики, рентгенограммы, рисунки моей операции. Говорил два часа, горячо говорил и… не уложился. Но выдержали все, не разбежались. Потом были прения, и мне изрядно всыпали. Больше всего попало за незнание авторитетов», – вспоминал потом хирург.