Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Дмитрий Гумилёв приехал, видимо, сообщить матери радостную весть. Он ждал назначения на должность по земству, и к этому времени вопрос находился в стадии окончательного решения.

На другое утро Николай Степанович поехал в Киев за своей супругой. Ему необходимо было вскоре вернуться, так как на 18 февраля назначено было очередное заседание Общества ревнителей художественного слова, на котором Гумилёв с его товарищами решили дать отпор символистам и открыто заявить о новом течении. Вел третье в 1912 году заседание общества Вячеслав Иванов. Заседание началось с обсуждения его доклада и доклада Андрея Белого, посвященного символизму. Начались прения по докладам. Мэтров символизма поддержали Владимир Пяст и Валериан Чудовский. Однако против выступили не только Н. Гумилёв, но и С. Городецкий, Д. В. Кузьмин-Караваев. Они заявили о своем отрицательном отношении к символизму. Кузьмин-Караваев усмотрел в докладах призыв поэзии к достижению не соответствующих ей целей. Городецкий выступил с протестом против мифа и критиковал символистов за то, что они самораспинаются в стремлении в запредельную даль. Во втором номере «Трудов и дней» появилось сообщение об этом заседании: «…Гумилёв также заявил о своем отрицательном отношении к символизму. По поводу этих речей из Среды собрания было замечено, что главное значение докладов В. И. Иванова и Б. Н. Бугаева заключается в большой отталкивательной их силе, вследствие которой они, быть может, помогут стоящей на очереди перегруппировке поэтических сил». Произошло то, что и не могло не произойти, — лагерь символистов распался на две группы. За Гумилёвым ушла не только молодежь, но и Михаил Кузмин.

Гумилёв, опасаясь, что Иванов может переубедить Кузмина, увозит его в Царское Село. Это подтверждает запись в дневнике Кузмина 21 февраля: «Ходили вечером, рассуждая о стариках и Цехе». Ясно, кто такие «старики». Последние дни февраля Гумилёв часто встречается с Кузминым и они вместе проводят время. Это был период их наиболее тесного общения, когда они особенно нуждались друг в друге.

27 февраля наконец определился с гражданской службой брат поэта — Высочайшим приказом по Гражданскому ведомству от 27 февраля за № 10 Д. С. Гумилёв был назначен земским начальником 4-го участка Ямбургского уезда. В этот же день Сергей Городецкий в сорок седьмом номере газеты «Голос земли» сообщил: «В ближайшие дни выйдет целый ряд изданий Цеха поэтов».

7 марта 1912 года выходит первая книга Анны Ахматовой «Вечер» тиражом в триста экземпляров в издательстве Цеха поэтов (в типографии Ю. Мансфельда). Анна Андреевна была смущена выходом книги, не зная, как ее примут. А Гумилёв, заметив это, тут же сочинил экспромт:

Ретроградка иль жорж-зандка, Все равно, теперь ликуй: Ты с приданым, гувернантка, Плюй на все и торжествуй!

Вскоре была отпечатана и книга Михаила Зенкевича «Дикая порфира». По этому поводу 10 марта было назначено торжественное заседание Цеха поэтов на квартире у Елизаветы Кузьминой-Караваевой. Чествование авторов было обставлено со вкусом и продумано синдиками Цеха. Анна Андреевна писала об этом позже: «В Цехе, когда одновременно вышли „Дикая порфира“ и „Вечер“, их авторы сидели в лавровых венках. Веночки сплела я, купив листья в садоводстве А. Я. Фишера». Вечером Н. Гумилёв был на заседании кружка Случевского у Н. Н. Венцеля, где рекомендовал в члены кружка Е. А. Зноско-Боровского и написал экспромт в альбом:

На Дуксе ли, на бенце ль я, Верхом на какаду, На вечер в доме Венцеля Всегда я попаду…

А ночью он отправился в «Бродячую собаку», где впервые в гостях был поэт Борис Садовской. Два поэта не испытывали друг к другу симпатий, но при личной встрече они общались в рамках принятого этикета. Сам Садовской об этом вечере вспоминал: «Окон в подвале не было. Две низкие комнаты расписаны яркими, пестрыми красками, сбоку буфет. Небольшая сцена, столики, скамьи, камин. Горят цветные фонарики. Из передней, где шипели кухонные пары, услыхал я пение. Подвал был переполнен. <…> Гумилёв вызвал меня на литературную дуэль: продолжать наизусть любое место из Пушкина. Выбрали свидетелей, но поединок не состоялся — всем очень хотелось спать».

После бессонной ночи 11 марта Гумилёв отправился на заседание в Неофилологическом обществе при университете по поводу заочного чествования Константина Бальмонта. А на следующий день состоялось историческое заседание Цеха поэтов, на котором была провозглашена программа акмеизма.

Вячеслав Иванов в ответ на действия акмеистов публикует в двухмесячнике «Труды и дни» (№ 4–5) издательства «Мусагет» свой доклад о символизме «Манера. Лицо и стиль», в котором обосновывает несостоятельность критики молодых поэтов: «Первое и легчайшее достижение для дарования самобытного есть обретение своеобразной манеры и особенного, данному художнику исключительно свойственного тона. Внешнее своеобразие уже свидетельствует и о внутренней самостоятельности творческого дара; ибо никакое мастерство не в силах само по себе создать эту характерную особенность… Говоря о развитии поэта, должно признать первым и полубессознательным его переживанием — прислушивание к звучащей где-то, в далеких глубинах его души, смутной музыке, — к мелодии новых, еще никем не сказанных, а в самом поэте уже предопределенных слов, или даже и не слов еще, а только глухих ритмических и фонетических схем зачатого, не выношенного, не родившегося слова. Этот морфологический принцип художественного роста уже заключает в себе, как в зерне, будущую индивидуальность, как новую „весть“. Второе достижение есть обретение художественного лица. Только когда лицо найдено и выявлено художником, мы можем в полной мере сказать о нем: „он принес свое слово“, — чтобы более уже ничего от него не требовать. Но это достижение труднейшее, и часто на упрочение его уходит целая жизнь… Сила, оздоровляющая и спасающая художественную личность в ея исканиях нового морфологического принципа своей творческой жизни, — поистине сила Аполлона, как бога целителя, — есть стиль. Но если для того, чтобы найти лицо, нужно пожертвовать манерой, то, чтобы найти стиль, — необходимо уметь отчасти отказаться и от лица. Манера есть субъективная форма, стиль — объективная. Манера непосредственна; стиль опосредствован: он достигается преодолением тождества между личностью и творцом, — объективацией ея субъективного содержания. Художник, в строгом смысле, и начинается только с этого мгновения, отмеченного победою стиля… Из всех искусств наиболее близка к музыке поэзия и, в частности, поэзия лирическая. Сказанное о музыке может быть отнесено и к ней, но с ограничениями. Музыка непосредственнее и свободнее, а потому и симптоматичнее. В музыкальном сумраке возможно многое, немыслимое при дневном свете слова».

Музыкальный сумрак Вячеслава Иванова — это и было как раз то, что отвергали представители нового течения.

Последнее заседание Цеха поэтов весной прошло 1 апреля дома у Гумилёва. Всего же за первый сезон с ноября 1911-го по апрель 1912 года прошло пятнадцать собраний Цеха, по три в месяц.

Первый сезон «Собаки» окончился без Гумилёва — он был с Анной Андреевной в Италии.

В сентябре Гумилёв вместе с Лозинским получили наконец долгожданное разрешение на издание своего собственного журнала. Заботы о нем целиком легли на плечи Михаила Леонидовича. Городецкий настаивал на том, что будущий журнал должен называться «Невская цевница». Гумилёв и другие члены Цеха поэтов пришли к выводу, что лучше назвать его «Гиперборей».

Занимаясь литературными делами, поэт не забыл об университете и решил 25 сентября подать прошение на имя ректора Санкт-Петербургского университета: «Честь имею просить Ваше Превосходительство о зачислении меня в число студентов Императорского С.-Петербургского университета на историко-филологический факультет».

Однако для восстановления в то время нужна была еще и справка о благонадежности, за коей и обратился Николай Степанович в полицию Царского Села. 6 октября он получил свидетельство, в котором было написано: «Дано сие сыну статского советника Николаю Степановичу Гумилёву, вследствие просьбы его для представления в Императорский С.-Петербургский университет, на предмет поступления в число студентов университета, в том, что по собранным справкам оказалось, что Николай Степанович Гумилёв в политическом отношении ни в чем предосудительном замечен не был». Поэт 12 октября зачислен на романо-германское отделение историко-филологического факультета и участвует в работе романо-германского кружка.

В связи с этим Гумилёв снимает маленькую квартирку в Санкт-Петербурге в Тучковом переулке. Соседом его волей случая оказался известный в будущем критик К. В. Мочульский. Первое их знакомство в октябре оказалось не совсем удачным, и Мочульский в письме В. М. Жирмунскому от 22 октября 1912 года сообщает, что познакомился с Гумилёвым и он ему не понравился. Но первые впечатления, как известно, бывают обманчивы. Уже через несколько месяцев знакомства, в феврале 1913 года, в письме все тому же Жирмунскому Мочульский напишет: «…Гумилёв поселился в одном доме со мной, этажом выше. И часто вечерами мы плаваем с ним в облаках поэзии и табачного дыма, обсуждая все вопросы поэтики и поэзии; споря и обсуждая новое литературное течение „акмеизм“, maitre'om которого он себя считает. Все это хоть и не вполне соответствует моим вкусам, тем не менее очень оригинально и интересно».

Октябрь 1912 года оказался в жизни Гумилёва насыщен событиями. 1 октября Николай Степанович проводит у себя дома очередное заседание Цеха поэтов в преддверии выхода нового цехового журнала. Все уже знают, кто там будет опубликован, и ждут первого номера «Гиперборея».

1 октября Гумилёв получил книгу стихов молодого поэта Александра Тинякова «Navis nigra» («Черный корабль») и письмо, в котором молодой автор писал: «Уже давно, — познакомившись с Вашими отдельными стихотворениями в журналах, — я начал думать о Вас, как о поэте, дающем огромные обещания. Теперь же, — после „Чужого неба“, — я непоколебимо исповедую, что в области поэзии Вы — самый крупный и серьезный поэт из всех русских поэтов, рожденных в 80-х гг., что для нашего поколения Вы — то же, что В. Брюсов для поколения предыдущего. Нечего и говорить, что, читая Ваши произведения, я могу только горячо радоваться за свое поколение, а к Вам, как к нашему „патенту на благородство“, относиться с величайшим уважением и благодарностью… Я буду очень счастлив, если Вы напишете мне что-нибудь о моей книге».

Тиняков в ту пору подавал надежды, и Гумилёв пригласил его стать членом Цеха поэтов. В октябре — декабре 1912 года тот примыкал к Цеху поэтов. Но уже 11 марта следующего года Тиняков писал Брюсову: «В Петербурге сейчас говорят об „акмеистах“. Из этого явления до боли ясно видно, насколько наше поколение бедно и бессильно в творческом отношении, если сравнить его с поколением предыдущим, ряды которого украшаете Вы и К. Д. Бальмонт…» Тогда же он заигрывал с Гумилёвым.

Наконец в октябре выходит первый номер «Гиперборея». Гумилёву на сей раз повезло. Лозинский для него оказался настоящей находкой в издательском деле. Во вступительной статье, написанной от редакции, очевидно не без участия Гумилёва, сообщалось: «Рождаясь в одну из победных эпох русской поэзии, в годы усиленного внимания к стихам, „Гиперборей“ целью своей ставит обнародование новых созданий в этой области искусства. Ни одному из боровшихся последнее время на поэтической арене методов — будь то импрессионизм или символизм, лиро-магизм или парнассизм — не отдавая предпочтения особливого, „Гиперборей“ видит прежде всего насущную необходимость в закреплении и продолжении всех основных побед эпохи, известной под именем декадентства или модернизма…» Об акмеизме в первом номере не было сказано ничего.

Редактором-издателем был указан М. Лозинский. Но в примечании сообщалось: «„Гиперборей“ — ежемесячник стихов и критики, выходящий десять раз в год при непосредственном участии Сергея Городецкого и Н. Гумилёва». Открывали журнал два стихотворения Анны Ахматовой «Помолись о нищей, о потерянной…», «Здесь все то же, что и прежде…». Гумилёв поместил свое стихотворение «Фра Анджелико», очень важное для него. Сергей Городецкий тоже предложил стихотворение об этом художнике — «Фра Беато Анджелико». Были также опубликованы стихи Василия Гиппиуса, Николая Клюева, Осипа Мандельштама, Владимира Нарбута и Сергея Гедройца. В раздел критики попали краткие рецензии на книги В. Брюсова, К. Бальмонта, Вячеслава Иванова, М. Кузмина, Ю. Балтрушайтиса и самого Гумилёва («Чужое небо»). Рецензии писал Н. Гумилёв.