Николай Клюев

Симптоматично это: «…будучи сильней всех нас». Сам же Городецкий проговорился — откуда эта сила: от «крепкого мировоззрения» и «уклада жизни». Мировоззрения и уклада, непонятного и самому Городецкому. Отсюда и страх, охватывающий при всё большем приближении. Поиграть с народным творчеством, как с игрушкой, не касаясь его потаённых мировоззренческих глубин, можно до поры до времени. А Городецкий проявлял себя весьма азартным игроком на этой почве.

Стоит вспомнить фразу из первого письма Есенина Клюеву: «В „Красе“ я тоже буду». Это литературное объединение было создано по инициативе Городецкого весной того же 1915 года — и название было заимствовано у Достоевского, чьи слова «Красотою мир спасётся», вырванные из контекста, стали чрезвычайно популярны в интеллигентской среде в те военные годы. Слова героя «Идиота», смертельно больного Ипполита, которые он приписал князю Мышкину, стали приписывать самому Достоевскому — и никто не желал вспомнить других слов из другого романа — «Братья Карамазовы»: «Красота не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей».

«…Будущий Антихрист будет пленять красотой. Помутятся источники нравственности в глазах людей», — писал Достоевский в набросках к роману «Подросток». Эти пророческие слова имеют самое прямое отношение к эпохе расцвета русского модернизма в начале XX века, а особенно — к предвоенным и военным годам.

…Под маркой «Красы» вышла одна-единственная книжка — отдельное издание стихотворения самого Городецкого, посвящённого А. С. Пушкину, тиражом 500 экземпляров, в которой была объявлена весьма солидная программа последующих изданий: предполагалось выпустить литературный сборник «Краса» с публикацией «Калевалы» в переводе В. Юнгера, также предполагалось поместить «Священные знаки» Николая Рериха, стихотворение Вячеслава Иванова «Замышление Бояна», представляющее собой вариацию на зачин «Слова о полку Игореве», маленькую поэму Есенина «Ус», герой которой — один из сподвижников Степана Разина (тогда это произведение носило название «Усильник»), стихи Бориса Верхоустинского, Сергея Клычкова, Александра Ширяевца, а также статью Ильи Репина «Как учить народ живописи».

«Все были талантливы, — вспоминал Городецкий, — все были объединены любовью к русской старине, к устной поэзии, к народным песенным и былинным образам. Кроме меня верховодил в этой группе Алексей Ремизов, и не были чужды Вячеслав Иванов и художник Рерих… Даже теперь я не могу упрекнуть эту группу в квасном патриотизме, но острый интерес к русской старине, к народным истокам поэзии, к былине и частушке был у всех нас…» Именно «нечуждые», как аккуратно написал в 1926 году Городецкий, Вячеслав Иванов и Рерих должны были, по его идее, стать центральными фигурами «Красы», а «крестьянские» поэты представлять нечто вроде «рядового воинства».

О Рерихе и о его творческой связи с Клюевым — разговор впереди. Пока же обратимся к строкам из рериховского сочинения «Подземная Русь», где художник, призывавший «изучать старину», «узнать и полюбить Русь», пишет о Русском Севере в тональности, органично совпадающей с тональностью иных клюевских писем: «Пусть Север кажется беднее других земель. Пусть закрылся его древний лик. Пусть люди о нём знают мало истинного. Сказка Севера глубока и пленительна. Северные ветры бодры и веселы. Северные озёра задумчивы. Северные реки серебристые. Потемнелые леса мудрые. Зелёные холмы бывалые. Серые камни в кругах чудесами полны. Сами варяги шли с Севера. Все ищем красивую древнюю Русь».

Все и каждый по-своему искали. И Городецкий, и Вячеслав Иванов, и Рерих. Клюев, нашедший и обретший, нашёл и обрёл того, кому мог передать обретённые сокровища. С Есениным после первого же знакомства он попросту не расставался.

Он вместе с Есениным и Фидлером гостит и у Александра Бенуа на Малой Конюшенной, и у Измайлова. Потом Фидлер привозит Николая и Сергея к себе домой, где те внимательно рассматривают его литературную коллекцию. Об этом гощении хозяин дома оставил примечательную дневниковую запись: «Клюев… живёт со своим 75-летним отцом в избушке на берегу реки; он берёт из неё воду, готовит еду, стирает бельё, моет полы — словом, ведёт всё хозяйство (так рассказывал ему Клюев. — С. К.). Не курит, но ест мясо (в его забытой Богом деревне не растут даже огурцы и капуста) и пьёт пиво (у меня). В юности он носил на теле вериги; на мой изумлённый вопрос, для чего он это делал, ответил просто: „Для Бога“. Увидев у меня обрамлённый автограф Гейне, он обратился к Есенину и сказал ему с упрёком, относившимся, казалось, не только к Есенину, но и к нему самому: „Из семи строк сделано четыре! Смотри, как люди писали!“ Оба восхищались моим „музеем“ и показались мне достаточно осведомлёнными в области литературы. Взглянув на гипсовую голову Ницше, Есенин воскликнул: „Ницше!“… Видимо, Клюев очень любит Есенина: склонив его голову к себе на плечо, он ласково поглаживал его по волосам».

В альбоме Фёдора Фидлера поэты оставили свои автографы. Клюев написал: «Автограф Гейне, трубка Пушкина, вторая часть „Мёртвых душ“ с заметками Гоголя и моя бренная подпись! — Приходится верить в чудеса и в наш век железа и лжи. На память и жизнь бесконечную дарю малое за большое Фёдору Фёдоровичу».

А 10 октября на квартире Городецкого состоялось совещательное собрание нового общества «Страда». Председателем общества был избран Иероним Ясинский, товарищем председателя — Городецкий, членом-распорядителем — уже хорошо знакомый с Есениным литератор Михаил Мурашов, секретарём — актёр Суворинского Малого театра В. Игнатов. Почётные члены общества — Репин, Шаляпин, Короленко, Бальмонт — были призваны придать большую авторитетность и вес новому объединению. «Краса» органично влилась в «Страду», призванную преодолеть разобщённость между литературными «верхами» и «низами», как сформулировал эту задачу Ясинский: «Полному окрылению души русского народа препятствуют ещё разные обстоятельства, между прочим зависящие и оттого, что верхи не знают низов или имеют о них устарелые или чересчур сентиментальные представления». В первом сборнике «Страды» он особо отмечал, что «живое творческое благородное русское слово должно преображать разнообразные и почему-либо враждующие между собою духовные, сословные и расовые русские стихии неустойчивой природы в великое, единое и вечное, неколебимое целое, одушевляемое одинаковыми любовными идеалами равноправного во всех отношениях общежития». Газета «Биржевые ведомости», где в это время регулярно печатались Клюев и Есенин, поместила извещение о новом литературно-художественном обществе, цель которого «служить мостом между городом и деревней, с одной стороны, оздоровляя город притоком свежих умственных сил из крестьянской среды, с другой — всячески способствовать пробуждению народной души в деревне».

«Враждебность» стихий, о которой писал Ясинский, впрочем, обнаружилась довольно быстро внутри самой «Страды». Городецкий в любом из своих начинаний не собирался быть на втором плане. Созидать «Страду» должен был, по его мысли, он и только он. И роль «первой скрипки» настойчиво брал на себя. «Дорогой Илья Ефимович, — писал он Репину. — Я учредил общество содействия развитию народной литературы под названием „Страда“ и зычно зову Вас в правление…» «Народнический» характер, который настойчиво стремился придать Городецкий новому объединению, далеко не всем членам был по душе. Явное молчаливое сопротивление Сергей Митрофанович не мог не ощущать в том, на кого он в своё время сделал самую большую ставку — в Клюеве. Напряжение всё больше усиливалось, и с целью разрядки и выноса «себя любимого» на первый план как главного организатора, «души» всего предприятия, автор «Яри», «Руси» и «Четырнадцатого года» организовал вечер «Краса» в зале Тенишевского училища. В программе обозначались выступление самого организатора, Ремизова, Есенина, Клюева, а также стихи Клычкова, Ширяевца и Павла Радимова в исполнении жены Городецкого.

Зоя Ясинская, дочь председателя «Страды», позднее вспоминала, что «за несколько дней до вечера… возник сложный вопрос — как одеть Есенина. Клюев заявил, что будет выступать в своём обычном одеянии. Для Есенина принесли взятый напрокат фрак. Однако он совершенно не подходил к нему. Тогда С. М. Городецкому пришла мысль нарядить Есенина в шёлковую голубую (не голубую, а белую. — С. К.) рубашку, которая очень шла ему. Костюм дополняли плисовые шаровары и остроносые сапожки из цветной кожи, даже, кажется, на каблучках… напоминавшие былинный стих „возле носка хоть яйцо прокати, под пятой хоть воробей пролети“…» Наряд Есенина дополнила гармонь-трёхрядка.

Он любил играть на гармони и петь частушки в столичных компаниях, куда его звали. Со смехом рассказывал Клюеву об исполнении частушек у Гиппиус и у Кузмина: «Стихи слушали в пол-уха, а от частушек млели». Кузминская реплика особо запомнилась: «Стихи были лимонадцем, а частушки — водкой». Вспоминал, как, слегка раздосадованный, запел деревенскую нецензурщину, дабы пронять собравшихся. Клюев хмурился — сбывалось всё, о чём он предупреждал дорогого товарища… А Есенину всё было — нипочём. Растягивая меха, он запевал только что сочинённые частушки про новых друзей:

Шёл с Орехова туман, Теперь идёт на Зуева. Я люблю стихи в лаптях Миколая Клюева. Сделала свистулечку Из ореха грецкого. Веселее нет и звонче Песен Городецкого.

С гармошкой он и появился на сцене на Моховой.

Позднейшие описания вечера «Красы» носят в значительной степени шаржированный характер. Владимир Чернявский, ставший добрым питерским знакомым Есенина, вспоминал, что «в основу этого нарочито „славянского“ вечера была положена погоня за народным стилем, довольно приторная. Этот пересол не содействовал успеху вечера; публика и печать не приняли его всерьёз…». Сидевшие в публике Георгий Иванов и Пимен Карпов оставили куда более красочные описания.

«На эстраде — портрет Кольцова, осенённый жестяным снопом и деревянными вилами. Внизу — два „аржаных“ снопа (от частого употребления порядочно растрёпанных) и полотенце, вышитое крестиками. Фон декорирован малороссийской плахтой из кабинета Городецкого… Должно быть, чтобы ещё ближе перенести слушателей в обстановку русской деревни, — обычный распорядительский колокольчик отменяется. Вместо него — какой-то не то гонг, не то тимпан. С бубенцами… Городецкий выходит на эстраду и ударяет в этот тимпан. Вид у него восторженно сияющий, ласково-озабоченный. Кудри взъерошены. Голубая или „алая“ косоворотка… Внимательный глаз различит под косовороткой очертания твёрдого пластрона… Городецкий ударяет в свой „тимпан“ и приглашает к вниманию… Зелёная плахта с малиновыми разводами откидывается. Выходит Есенин… Золотой кушак, плисовые шаровары. Волосы подвиты, щёки нарумянены. В руках — о, Господи, пук васильков — бумажных…»