Николайо Андретти

без причины, но она редко

бывает уважительной.

Бенджамин Франклин

НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ

Не. Блядь. Вероятно.

Кто-то следит за Рыжей младшей, и тот факт, что ей удалось его поймать, говорит мне, что это очередной бездарный халтурщик, пробующий свои силы в деле о пяти миллионах долларов.

И вряд ли они стали бы следить за ней, если бы не видели ее со мной в ночь перестрелки. А это значит, что Джекс, парень, который стрелял в нас той ночью, врал мне, когда говорил, что у него нет напарника.

Я вообще-то впечатлен.

Я не думал, что он способен на такое. Когда я допрашивал его той ночью, он болтал как маленький мальчик. К тому времени, когда я закончил допрос, у меня был номер его социального страхования, имя женщины, разбившей ему сердце, и обещание назвать всех его будущих отпрысков в мою честь.

От последнего предложения я с радостью отказался.

Но он продолжал.

П-первый мальчик будет Николайо.

Следующий будет Николас.

С-следующий будет Нико.

Следующий за ним будет Николаус.

А п-после него — Никлаус.

А если это будет д-девочка, я могу назвать Никки.

Или, м-может быть, даже Никита.

Николь тоже к-красивая…

Я ушел из подвала, где был и все еще держу его на руках, после того как он сказал "Николайо", но я смотрел, как он часами повторяет на видеозаписи, заикаясь, сотни вариантов моего имени, пока, наконец, не заснул на твердом полу.

Он все еще внизу, и если я пройду мимо открытой лестницы в подвал, Рыжая младшая наверняка услышит, как он плачет, потому что он так и делает. Он чертовски часто плачет. До такой степени, что я начинаю задумываться, нет ли у него каких-то проблем с развитием, о которых я должен быть внимателен.

Поэтому я обхожу это место стороной и веду ее на кухню.

Я предлагаю ей бутылку воды из холодильника, и мы оба занимаем места на барных стульях в конце кухонного острова.

— Меня зовут Минка, — наконец, говорит она.

Я киваю головой в знак признательности.

Имя ей подходит. Оно сильное, но женственное и уникальное. Я точно никогда не встречал никого, похожего на нее. В один момент она — разъяренный огненный шар, а в другой — эта женщина передо мной — не совсем кроткая, но и не совсем бесстрашная.

И я не знаю, как она может быть и тем, и другим.

В моей жизни все обычно черно-белое.

У меня есть четкие приоритеты, и, по большей части, я могу прожить свою жизнь эффективно, принимая решения легко и без лишней шумихи. Возьмем, к примеру, жизнь дяди Луки. Я любил его. Искренне любил. Но Реньери я любил больше, поэтому выбор между жизнью дяди Луки и Реньери был прост.

Его было легко сделать.

И если это решение не заставило меня смириться с жизнью, вести себя по-другому и не по характеру, как это делал бы сложный человек, то я не знаю, что заставит.

Сейчас, находясь так близко к этой женщине, я почти подавляю себя. Она ведет себя так по-разному каждый раз, когда я ее вижу, что я не могу не удивляться, как она может быть такой динамичной. Как она может быть такой сложной?

Я отбрасываю эту мысль, как только она приходит мне в голову, потому что, если я буду ее рассматривать, это может усложнить мою работу по убийству людей.

Я убиваю тех, кто убивает.

Все просто.

Черное и белое.

Никакой сложности.

Никаких слоев.

Все просто, и мне это нравится.

— Ник, — говорю я после долгого молчания, называя имя, которое я даю всем в наше время.

— Ник, — повторяет она, играя с моим именем во рту, и я не могу не задаться вопросом, как бы оно звучало из ее уст в разгар оргазма.

Я поправляю детский пушок, который вздымается при этой мысли, и принимаю к сведению, что мне нужно перепихнуться. Я еще не забыл, как чертовски возбудился, когда застал ее выходящей из дома Джона, и она чуть не упала со ступенек. На ней были джинсы, демонстрирующие ее длинные ноги и идеальную задницу, а рубашка задралась, когда она споткнулась, обнажив чертовски много кожи.

Может, она и вправду такая горячая, а может, мне действительно очень-очень нужно переспать. В конце концов, прошло уже довольно много времени, ведь не так уж много возможностей сделать это, когда ты на мушке и ты весь день сидишь дома.

Я даже не выхожу за продуктами. Я либо поручаю их одному из охранников, либо сам доставляю их, меняя службы случайным образом и используя свое вымышленное имя Ник Эндрюс в целях безопасности.

— Как насчет того, чтобы нанять для тебя охранников? — говорю я, переходя сразу к делу

— Что? — Ее глаза удивленно расширяются, и по какой-то причине мне кажется, что я вижу в них панику.

Возможно, ее пугает мысль о том, что за ней по пятам будут ходить мужчины с оружием?

Я пытаюсь оправдаться.

— Ты даже не заметишь их присутствия. Мои люди хорошо обучены. Они могут следовать за тобой на расстоянии, где не будут мешать. Они могут оставаться ночью возле твоей комнаты или даже возле твоего дома. Все, что ты пожелаешь. Ты даже не увидишь их, если не захочешь, но они будут рядом, чтобы защитить тебя, если тебе это понадобится.

Она решительно качает головой.

— Нет, я не хочу этого. Определенно нет.

— Ну, это лучше, чем идти в полицию. В худшем случае они посмеются над тобой. В лучшем — дадут охрану. Один парень, который будет парковаться у твоей квартиры или дома в течение двух недель и уйдет, когда ничего не случится. Я предоставлю тебе хорошо обученную охрану на то время, пока ты будешь чувствовать, что она тебе нужна.

— А что, если это навсегда?

— Тогда это навсегда.

Она бросает на меня неверящий взгляд.

Я обвожу жестом дом, который явно является побочным продуктом богатства.

— Мне это подходит.

Правда.

Вроде того.

Я получаю неплохие деньги за каждое убийство, от двухсот тысяч долларов до пяти миллионов, в зависимости от того, насколько сложным является убийство. Но, кроме того, я успел опустошить свою часть трастового фонда, прежде чем Ренье решил заняться моим имуществом.

Может, я и не богат, как Ашер Блэк, но я легко могу похвастаться родством с Ротшильдами, пусть и через двоюродного брата прапрадедушки, восемь раз удаленного от него Джона, и технического миллионера и голубую кровь Декса.