Никто не придет

– Как у кота, да? – уточнил Гена вслух.

– Угу, – промычала Вика. – Я же могу мысленно отвечать?

– Да брось, зачем тебе эти лишние навыки, потом с людьми будешь в неловкие ситуации попадать. Отвечай как привыкла, голосом, по-человечески. Мне нравится твой голос.

Это был неожиданный заход. Вика машинально подсобралась и постаралась лечь на кровати поизящнее. Кажется, она начали заходить на территорию флирта.

Гена едва уловимо двинул нижней челюстью, скрывая улыбку, и резко поменял тему:

– Расскажи мне какую-нибудь историю из твоего детства, которую ты считаешь важной.

– Ты хочешь сказать, что чего-то не знаешь про мое детство?

– Я хотел бы знать наверняка, что важно для тебя. Твои мысли я читаю не в постоянном режиме, поверь.

– И слава богу, а то уже сбрендил бы, наверное, – рассмеялась Вика. – Мне и самой-то со своими мыслями непросто, а уж тебе и подавно в этом хаосе некомфортно.

– Поверь мне, ты даже не представляешь, что такое настоящий хаос.

В этот момент дверь палаты распахнулась, вошла утренняя медсестра с бумажкой в руках:

– Так, держите направление, идите на второй этаж, кабинет 218, сделаете УЗИ. Там живая очередь, подойдете, спросите, кто последний. Вернетесь, стукните мне на посту, я пометку сделаю, – и не дожидаясь ответа или вопросов, так же стремительно, как и вошла, покинула палату.

– Пошли, по дороге расскажешь, – Гена встал. В майке и трениках он выглядел вполне себе по-больничному, – Если хочешь, можешь просто думать, чтобы больше никто не слышал.

Вика осторожно поднялась с кровати, сунула в карман телефон, подтянула штаны, вздохнула и, помахивая направлением, вышла в коридор. Гена шел рядом, никак ее не касаясь.

Значит так, история.

Мне десять лет. Я иду с урока музыки. Мама нашла частную учительницу, чтобы повышать мой культурный уровень. Совсем недавно родилась Алла, мама посвящает ей все свое время, а у меня три раза в неделю уроки фортепиано в кирпичном сталинском доме в трех кварталах от нашей улицы. Учительница – Ариадна Львовна, благообразная седая старушка, наследница знаменитой в свое время музыкальной семьи с труднопроизносимой фамилией. В большой квартире с необычной круговой планировкой с ней живет племянница-художница и пара визгливых болонок. Занятия проходят в проходной гостиной, Ариадна Львовна дает мне задание и уходит по свои делам: либо на кухню, где гремит посудой и варит резко пахнущие специями супы, либо в соседнюю комнату, где якобы занимается рукоделием. Но я подозревааю, что там она просто спит в глубоком кресле. Не раз из комнаты доносился явный храп, и это не было похоже на собак. «Я все слышу!» – эта фраза из разных углов квартиры подгоняла меня, терзающую клавиши старинного фортепиано с бронзовыми канделябрами. Терзала я их неважно, поэтому хотя бы раз за урок Ариадна Львовна насколько возможно тихо подкрадывалась по паркету сзади ко мне и била длинной линейкой по рукам. «Пальцы!» – это второй из окриков, навсегда связанный с классической музыкой в моем сознании. В особо плохие дни с ясной погодой получить за пальцы можно было раза три-четыре. В дождливые и пасмурные дни Ариадна Львовна страдала давлением и ленилась вылезать из кресла из-за такой ерунды, поэтому доставала линейку только к концу занятия. Сегодня было солнце на синем небе, три удара линейкой и отвращение к творчеству Глинки и музыке вообще. Ариадна Львовна пунктуально завершила урок, назначила задание и церемонно попрощалась, передав непременный привет маме. Никогда не передаю приветов, чувствую нечто странное в этой традиции для людей, живущих в одном городе и имеющих телефоны. Я плетусь по улице с огромной папкой с нотами. Дорога занимает примерно пятнадцать минут быстрым шагом. По прошествии этого времени мама начинает волноваться. Поэтому я люблю всякие поручения типа купить хлеба или молока после урока. Это уже время никак не контролируется, главное вернуться с покупкой. Сегодня поручений нет, значит, идти надо быстро. Но я не хочу. После часового музыкального ада мне хочется выкинуть папку в кусты и погонять на чужом велике на школьном дворе. Мне велосипед не покупают, потому что в городе опасно, либо машина собьет, либо хулиганы обидят и велик отберут. Медленно дохожу до дома, превысив все максимальные сроки, у подъезда в последний раз оборачиваюсь в сторону школьного двора, на котором гремят падающие велосипеды, спорят прыгающие в резиночку длинноногие девочки из средних классов, вопит малышня, гоняющая мяч, курят и плюются прямо на крыльце под вечным транспарантом «Добро пожаловать!» старшеклассники. В подъезде не работает лифт, поднимаюсь на восьмой этаж по грязной лестнице. Наша квартира открыта, мама стоит в дверях в боевой позе руки в боки. «Где ты ходишь?» – нарочито спокойно задает она вопрос. В этом деланном спокойствии вся мама, за ним она как за щитом. Не прижаться, ни обнять, только утонуть в глубоком чувстве вины и принять неминуемое наказание. Я вдруг решаюсь: «Мама, я не хочу больше заниматься музыкой, она бьет меня линейкой по рукам!» Мама оглядывается какой-то звук с площадки сверху и решительно затаскивает меня в квартиру, запирает дверь. «Что значит не хочу? – продолжается допрос ужасным спокойным голосом. – Ты же понимаешь, что это все для твоего развития, мы с папой платим приличные деньги за уроки, потому что твой преподаватель – прекрасный педагог». Ариадна Львовна – родственница одной из тетей Лен, для мамы это главный критерий надежности рекомендации. «Она бьет меня линейкой по рукам!» – повторяю я еще раз, понимаю, что не выдержу этого разговора, его безнадежность обрушивает все мои душевные силы, и я начинаю молча заливаться слезами. Из спальни раздается плач маленькой Аллы, мама убегает к ней, агукает там, потом напевает колыбельную. Я продолжаю стоять в коридоре в уличных ботинках, сжимая нотную папку и утирая слезы рукавом. Алла успокаивается и затихает, вскоре мама выходит из комнаты, берет телефон и уносит его на кухню, прикрывает за собой дверь. Я наконец решаюсь разуться и пройти в свою комнату. Слышу отголоски маминого разговора по телефону. У меня вдруг появляется робкая надежда, что мамин щит сейчас закроет и меня, прекратятся эти музыкальные мучения, и я больше никогда не увижу Ариадну Львовну. Повеселев, я достаю из-под стола портфель и начинаю выкладывать тетради. Сажусь за стол, раскладываю учебник, сверяюсь по дневнику с заданиями. На второй задаче по математике в комнату входит мама: «Я говорила с Ариадной Львовной, она сказала, что ты очень ленивая и неспособная девочка. Она не видит для тебя никаких перспектив в музыке и отказывается от уроков. А еще она никогда тебя пальцем не тронула. А ты – маленькая лживая тварь. Запрещаю тебе прогулки на неделю, будешь думать о своем поведении». Я буквально немею от такой несправедливости, и даже побочный успех в виде отмены уроков не может пересилить всю горечь от обвинения во лжи. И от того, что мама предпочла поверить не мне, а мерзкой Ариадне Львовне. «Что, нечего сказать? Хорошую дочь я вырастила, аж перед людьми стыдно», – мама, не дожидаясь больше моего ответа уходит, с шумом захлопывая за собой дверь. Снова просыпается и начинает плакать Алла. Я сижу, заливаясь слезами и захлебываясь от обиды, злости и навязанной мне вины. И еще немного жалко маму, такую уставшую, правильную, она же просто хотела как лучше.

Конец ознакомительного фрагмента.