Нирвана

Миновать этот дом было непросто - вокруг скопилось множество машин, переминались кучки негромко переговаривающихся людей, среди которых многие были на костылях. Однако обстановка сохранялась спокойная, нигде не было слышно споров об очередности, и во двор Строкача пропустили без протестов и возмущения.

Юноша в просторном полотняном балахоне сделал приглашающий жест. Строкачу лицо его показалось знакомым: как будто бы видел его в прошлый приезд, а может, и нет. Все эти мальчики из окружения Засохина с их мягкими, всепонимающими улыбками, были почти неотличимы.

Уже переступая порог прихожей, Строкач поднял голову и обнаружил, что дом имеет и третий этаж с обширным балконом-террасой, чего нельзя было заметить с улицы. Здесь было прохладно, тянуло присесть, передохнуть на кожаном старомодном диване.

– Иван Петрович сейчас освободится. Это не очень долго. Учитель принимает всего два дня в неделю, в выходные, чтобы людям было удобно. А в будни здесь никого, кроме нас, нету, - юноша словно почувствовал невысказанный вопрос Строкача.

В прихожей витал тонкий аромат степных трав и каких-то пряных кореньев. Подоконники были завалены пучками сухих растений.

У Строкача с непривычки даже слегка закружилась голова. Оставшись в одиночестве, он встал с дивана и начал прохаживаться. В прихожую выходили три двери, все они были полуоткрыты, и майор мог заглянуть в любую.

Однако ничего необычного он не заметил. Везде старая мебель, простенькие обои, в каждой комнате в красном углу - иконы, ивовая корзина на полу, на стене - гитара с голубым бантом. Все настраивало на патриархальный лад.

Из глубины коридора донеслись шаги и голоса. Впереди шествовал Засохин, облаченный в просторный белый балахон, смахивающий на борцовское кимоно, за ним следовала странная пара: плосколицая расплывшаяся женщина лет пятидесяти тащила за руку рыхлого голубоглазого парня, который вертел головой, озирался, а лицо его - мучнистое, пухлое, с коротким вздернутым носом с вывороченными ноздрями - морщила ласковая слюнявая улыбка.

Засохин на ходу бросал через плечо: "Избегать волнений... травы, а главное - держать себя в руках, постоянно быть с сыном вместе... слиться духовно..." Женщина слушала, как завороженная.

Тепло попрощавшись с пациентами, Засохин подал знак своему молодому подручному и обернулся к Строкачу, приглашая пройти.

– Хорошо тут у вас!
– похвалил Строкач.
– Просто замечательно. Человеку с такими незначительными душевными расстройствами, как у меня, достаточно только окунуться в эту атмосферу.

– Что ж, в том и смысл, чтобы поддержать дух. Вы сильный человек, но и сильным нужна помощь. Если сильный сжигает свою силу в себе, она обращается в немощь. Мои двери всегда открыты, но эти дни - особые. Сегодня я не могу впустую растрачивать себя. В остальные пять дней недели, среди друзей, я достигаю высокой концентрации энергии, а суббота и воскресенье - период отдачи. Здесь дорог каждый час.

Словно не замечая, что Засохин стремится поскорее вернуться к делу, Строкач спросил:

– Вы мне даете ключ к пониманию вашего учения, ведь так?

Засохин, оставаясь невозмутимым, пояснил:

– Его нельзя назвать моим. Оно принадлежит каждому, кто хочет видеть и слышать. Это учение Живой Этики, и недаром в сердце народном, в преданиях вечно хранится память о таких святых, как Серафим Саровский, Сергий Радонежский и многих других, отдавших себя целиком людям. Ибо мало иметь знание. Успехи науки не должны вступать в конфликт с нравственностью. А те, невежественные и безответственные, кто механическим путем развивает в себе низшие психические силы, служат тьме, и за это она открывает у них некоторые энергетические центры и через них стремится приобщиться к земной жизни, чтобы осуществить свои чудовищные планы... Но хватит пока об этом. Я просил бы вас принять мои извинения, но меня ждут люди, испытывающие страдания. В понедельник с утра я буду в городе, и, разумеется, весь к вашим услугам.

Строкач вышел, испытывая странное и приятное ощущение теплоты в затылке и легкой истомы, словно на мгновение задремав на берегу реки, в тени деревьев. За калиткой он насчитал еще с десяток машин, десятка полтора страждущих прибыли общественным транспортом. Двое таксистов - один частник, другой с госномерами, составив свои "волгу" и рыжий "москвич" под старой липой, вяло трепались, поджидая пассажиров.

"Жигули" Строкача стояли за углом, и он, скроив просительную мину, направился к "шефам", профессиональная болтливость которых наперед была известна.

– В город? А чего не доехать - всего две сотенных. Бог даст, мои выйдут скоро, и вперед. У меня двое, так что поместимся.

– Нормально. Двести - это еще по-людски. Спасибо, мужики.

– Да ладно, чего там. Мы же не волки.

Вклинился владелец "москвича", взмокший рыжеватый парняга с набитым золотом ртом:

– Я тоже так - если с человеком договорился, лишнего мне не надо. Совесть имею. Конечно - если кто понимает, от благодарности не отказываюсь.

Строкач вытащил бутерброд, откусил, поморщился - хлеб успел зачерстветь, и начал жевать, сходу сменив тему.

– Да, здоровье - это главное. Мне с этой чертовой сухомяткой язвы не миновать. И то бывает - так прихватит...

Здесь Строкач не врал, ну разве что чуть расцвечивал правду живописными подробностями.

– Знаете - работа сидячая, поесть толком некогда. Да и вам это, думаю, знакомо не хуже, чем мне. Водительский хлеб - не сладкий, а теперь еще и с этими ценами на бензин... Вы сюда в первый раз? Сколько по спидометру выходит?

– Да мы каждые выходные здесь, бывает и по две ходки успеваем. Зависит от приема. Он, доктор, иной раз подолгу тянет. А нам не с руки обратно везти надо. И чего, спрашивается? Больше принял - больше получил. Чего тянуть? Я бы на его месте...

– Вот потому-то ты и не на его месте, - вмешался таксист с "волги". Ты вообще сильно много понимаешь! Я сколько людей сюда перевозил - и все довольны. И многие говорят, что он денег не берет. Ну, это, конечно, байки, и все же...

Таксисты заспорили, а Строкач поспешил ретироваться, якобы увидев знакомого, выходящего из калитки.

Свернув за угол, он буквально столкнулся с женщиной, которая вместе с сыном выходила перед ним от Засохина. Теперь она стояла у ворот другого дома, и майор был готов поклясться, что ее очень интересует его машина. Сделав несколько неуверенных шагов, женщина взглянула в сторону таксистов, и повернулась к Строкачу. Парень, следовавший за ней со здоровенной матерчатой сумкой, неуклюже грохнул ее на землю, задребезжало разбитое стекло, и угол сумки сейчас же потемнел, намокая. На дорожке образовалась лужица мутно-белой жидкости.

За спиной майора раздался голос золотозубого.

– Ну, теперь придется ей отвалить мне на полную, если хочет, чтобы я это дерьмо в свой багажник совал. Или ты возьмешь, Сема?

Ответа Строкач не расслышал, он уже был рядом с женщиной. Парень снова улыбался, на лице его было чистейшее блаженство. Его мать наклонилась и стала выкладывать содержимое сумки прямо на землю. Достала разбитую литровую бутылку, выплеснула из нее оставшиеся капли молока, затем смятой рубашкой протерла дно, сгребла пожитки.