Нищета. Часть вторая

— Бедное дитя мое, маленькая моя Клара, господь послал нам тяжелое испытание. Не будем роптать и не допустим, чтобы из-за нас хулили его святое имя! Я не мог мирволить тебе, не имел на это права. Но мне хочется, чтобы тебе спокойно жилось и после моей смерти. Тетушка Тротье тебе предана; ты уедешь с нею куда-нибудь, только под чужим именем; так будет лучше. А если ты подпишешь письмо, как я тебя просил, то мы безмятежно, как и раньше, проживем остаток моих дней. Поспеши, дитя мое! Мысли мои путаются, и скоро я уже не в силах буду предотвратить зло.

— Но я не могу этого сделать, дядя! Вспомните о несчастных девочках, погибающих в приюте!

Аббат больше не возражал. Ему был важен принцип, а не факты.

— Ну так что ж? Речь идет о создателе, а не об его созданиях. Богохульство ничем нельзя оправдать!

Хотя Клара чувствовала, что неумолимый приговор уже произнесен, она все же попыталась пробудить в сердце старика былую любовь.

— Дядя, мой милый дядя! Помните, как вы любили меня, когда я была маленькой? Как мы болтали вместе, словно сверстники? Что за счастливое было время!

— Да, мне казалось, что я вижу в тебе свою любимую сестру. Бедная моя Клара, вы с нею похожи друг на друга, как две капли воды… Твоя бабушка давно умерла, мать — тоже, я скоро увижу их. И если ты меня не послушаешься, мне придется взять и тебя с собою…

Зазвонили к вечерней молитве, и старик опустился на колени.

— По крайней мере, я спасу твою душу!

Его глаза пылали на мертвенно-бледном лице.

Крестьяне возвращались с полей, где уже начались работы; издалека долетала песня, грустная, как судьба землепашца:

В лугах за рекою Нет больше цветов… Кто бродит с косою Под сенью дубов? Ах, смерть это косит… Нет лучше косца, Что в жертву приносит Цветы и сердца…

— Дядя, — попросила Клара, — пойдемте погуляем, как бывало! Вы почувствуете себя лучше.

Старик плакал. Мысль о смерти, грозящей не только ему, но и Кларе, мучила его и в то же время вселяла в него новые силы. Фанатизм помутил его разум, и аббат готовился совершить чудовищное преступление, принеся племянницу в жертву, несмотря на то, что охотно отдал бы за нее жизнь.

— Так ты хочешь умереть? Подпиши письмо, прошу тебя, умоляю!

— Нет, нет, дядя, никогда!

— Ну, так слушай! Нынче вечером ты приняла, сама того не зная, снадобье, от которого засыпают надолго. Оно было подмешано к вину. Знай же, дитя мое, вскоре ты погрузишься в глубокий сон. Мне одному известно, как тебя пробудить. Если ты подпишешь письмо, сон твой продлится лишь несколько часов, я тебя разбужу. Но раз ты отказываешься, моя любимая Клара, то я отнесу тебя в склеп под церковью, и ты умрешь во сне без всяких страданий. Я сам задвину над тобой плиту, знаешь, ту, что приподнята над открытой гробницей…

Аббат был страшен: его впалые щеки залил румянец; зрачки, устремленные в одну точку, горели, как у волка. Он метался по комнате, восклицая: «Клара дитя мое, торопись!»

Но она не верила угрозам; ведь старик ее любил, Клара это видела. Его странные слова, его исступление девушка объясняла взволнованностью. Она даже попыталась рассмеяться.

— Дядюшка, вы хотите меня напугать? Не будем больше говорить об этой гадкой женщине! Напрасно вы считаете ее чуть ли не святою. Другой мнимый праведник, граф де Мериа, ничуть не лучше ее. Прошу вас, дядя, верьте вашей маленькой Кларе, а не этим извергам!

Но аббат не слушал. Безумие, ярость, отчаяние овладели им. Его искаженное лицо, блуждающий взор привели Клару в ужас. Она кинулась к окну, но толстые дубовые ставни были наглухо заперты снаружи. Дверь была тоже заперта, ключ — вынут из замочной скважины.

— Тетушка Тротье! Тетушка Тротье! — позвала Клара.

Но экономки не оказалось дома: аббат, невзирая на ее причитания и поздний час, отослал ее в соседнюю деревню. Он велел ей взять с собой и собаку. Раньше десяти часов старуха не могла вернуться, как бы она ни торопилась. В доме не было ни души.

Грозный в своем фанатизме и горе, чувствуя, что силы его растут вместе с муками, которые он испытывал, аббат Марсель пронизывающим взором смотрел на племянницу.

— Клара, дитя мое, подпиши эту бумагу! — твердил он.

Но девушка понимала, что если она поставит свою подпись, то сама сделается соучастницей преступлений. Дядя был фанатиком, племянница отличалась храбростью, и каждый из них следовал велениям своей совести.

Как ни велико было волнение Клары, снадобье начало действовать. Его секрет, сохранившийся с незапамятных времен, аббат Марсель узнал у старого Дарека, с которым он иногда беседовал в пещере. Средство это было известно еще лекарями друидами: они знали и усыпляющее питье, и питье, которое оживляло, если его давали вовремя, пока сердце не остановилось под действием первого напитка и кровь не свернулась в жилах.

Внезапно Клара потеряла сознание. Снадобье сделало свое дело… Старик испустил горестный вопль:

— О Боже, Боже мой! Ты этого хотел!

Положив ее на постель, аббат принес ларчик с флаконами освященного масла и с ватой и начал, рыдая, соборовать Клару.

— По крайней мере душа ее будет спасена! — повторял он, как одержимый.

Девушка казалась мертвой.

Церковь находилась рядом с домом священника. Он взял Клару на руки и, незамеченный никем (в деревне все уже спали), вошел в храм, затворив за собою дверь. Затем старик положил тело Клары на ступени алтаря, снял со стены лампаду и спустился в склеп. Это было подземелье, куда вел ход, устроенный позади алтаря. Склеп не открывали с тех пор, как умер последний владелец замка. Здесь хранился прах феодалов, хищных птиц, чьим гнездом был Дубовый дол. Двенадцать рыцарей и их жены покоились здесь в гробницах, расположенных словно ячейки пчелиных сотов. Одна из гробниц пустовала. На двух плитах были высечены цветы лилий в знак того, что там погребены юные девушки. Совершенно обезумев, аббат Марсель взглянул помутнившимся взором на эти плиты, как будто ожидая, не явятся ли подруги для его племянницы.

Затем старик поднялся из склепа, снял с алтаря белое кисейное покрывало и закутал в него Клару. Снова взяв ее на руки и спустившись вниз, он уложил тело в гробницу. На чело девушки он возложил венок, украшавший статую Богоматери.

В склепе тоже имелся небольшой алтарь; аббат пожалел, что не в состоянии отслужить там обедню. Он чуял, что смерть его уже не за горами. В последний раз он взглянул на племянницу, поцеловал ее ноги, оросив их слезами, и попытался сдвинуть в места плиту, но не смог этого сделать. Впрочем, к чему закрывать гробницу? Все равно, в склеп никогда не спускались. Если Клара должна умереть во сне, — зачем хоронить ее заживо?

У старика едва хватило сил выбраться из склепа. Опустив крышку люка, он выпрямился, шатаясь. Вдруг его словно озарил ослепительный свет. Помраченный рассудок на мгновение прояснился, и, как при вспышке молнии, ему с ужасающей отчетливостью представилась вся глубина совершенного им злодеяния.

— О Боже, Боже! — вскричал он. — Как ты допустил? Значит, тебя нет? Нет ничего?

* * *

В некоторых деревнях Вогезов и Шампани, далеко отстоящих друг от друга, в зимнее время принято от десяти до одиннадцати часов вечера звонить в колокол, чтобы заблудившиеся путники знали, куда им идти.