Нищие

Конечно, оправдывал себя Яхтсмен, большое значение имеют места, на которых нищие взывают о помощи. А у Афинской все её калеки, комиссованные воины, пенсионеры, инвалиды, музыканты трясли прохожих и пассажиров в самом центре столицы, где полно иностранцев, куда отправляются прогуляться люди с деньгами. Бомжи Яхтсмена к Центру доступа не имели, и хороший сбор поступал разве что с колхозных рынков, куда он старался усадить людей с неиспорченными ещё водкой физиономиями. Правда, его нищие ходили и по пригородным электричкам, шатались в пробках между автомобилей на светофорных перекрестках до тех пор, пока могли стоять на ногах.

Яхтсмен в гневе сплюнул. Черт, забыл спросить, уж не люди ли Афинской спаивают его контингент, от которого в последние три дня поступает только половина того, что они зарабатывали раньше.

Юрайта притащили ещё и потому, что Яхтсмен хотел узнать, не Афинская ли, переодев своих людей в монашескую одежду, расставила "святош" с коробками на шее для сбора денег в помощь храмам на дорожных развязках как в Центре, так и на окраинах города. Женщины в черных одеждах практически перекрыли потоки подаяния, которые шли в шапки яхтсменовских нищих. А это был прямой грабеж.

Увидев монашескую дружину на перекрестке проспекта Мира и Сущевки около Рижского вокзала, Яхтсмен не подумал ни о ком другом, кроме Афинской. Он сидел в машине, и, когда к полуоткрытому окну его "мерса" подошла монашка и начала лихо крестить самого Яхтсмена и его автомобиль, он грешным делом подумал, что Афинская решила установить свой контроль и на авторазвязках, где машины собирались в огромные пробки, и водители по полчаса скучали за рулем.

Правда, когда монашка осеняла Яхтсмена крестным знамением, он вдруг заметил, как она спешит покончить с ним, как торопится перебежать к другой машине, и как непрофессионально звучит её молитва. Конечно, он был удивлен, как это Афинская выпустила на службу такие неподготовленные кадры. Обычно дилетантов она не допускала к работе. Он подумал: а может, это люди залетные, из другого города или области?

Он не успел спросить об этом монашку - светофор дал зеленый, и он переключился на первую скорость. По дороге в офис он разработал операцию и придумал, как спровоцировать конфликт на "Площади Революции" и похитить "языка".

Но вот парадокс: Юрайт, которого притащили к нему уже на следующий день, ни по-хорошему, ни под давлением братков не хотел делиться информацией. Сколько ему ни внушали словесно и физически, что упираться бесполезно, он не раскрыл ничего, кроме своего дневного дохода, и того, что он, бывая в конторе своей госпожи, ни разу не видел людей в монашеских одеждах.

Яхтсмен тогда сидел в соседнем кабинете и слышал через открытую дверь, как его ребята вели беседу с Юрайтом. * Это ваши ублюдки в рясах трясут автомобилистов на Рижском?

Вопрос задавался ещё раз, и после минутного молчания слышался глухой удар, грохот перевернувшегося стула, шум от падения тела на пол. Снова задавался вопрос, и Юрайт нехотя отвечал: * Про монахинь первый раз слышу. Одно знаю, на моем участке в рясе пока никто не ходит. * Юрайт, раздавался голос братка, - мы ведь тебя сюда привезли не кофе пить, и если ты врешь насчет монахинь, то ведь станешь не инвалидом, а уродом. * Ну что ты меня стращаешь? Пуганый я уже, стреляный. Сказал все, что мне известно. А если хотите дополнительной информации, звоните Афинской. Я человек маленький.

В конце концов Яхтсмен сделал вывод, что этот аника-воин действительно ни хрена не знает, и, когда ему ещё немного постучали по печени, приказал до поры до времени запереть его в подвале. Что же касается церковнослужителей, заполонивших дороги, то в его сознание закралось сомнение, что это могли быть люди Афинской.

Теперь, после её звонка, он точно знал, что в городе работает бригада чужаков. Но откуда они? Конечно, Афинская права - нужно было срочно объединять силы и выдворять непрошеных гостей за пределы столицы. И хорошо бы узнать, кто режиссер, который поставил монашеский спектакль на дорогах столицы.

После звонка Афинской он ощутил потребность действовать. Надел куртку, спустился вниз и, указав пальцем на трех быков, коротко бросил: * Бегом в машину, со мной поедете. Остальные по рабочим местам. Не фига здесь задницы протирать.

Через час его "мерс" стоял уже около кафешки, напротив Рижского вокзала, и Яхтсмен, не выходя из кабины, наблюдал за действиями женщин в черных одеяниях. С отрешенными лицами они бродили вдоль рядов машин, ожидающих зеленого сигнала светофора. На шее каждой был подвешен ящичек с крестом и надписью "Пожертвование на восстановление храма".

Он повернулся к быкам: * Так, ты бежишь к Крестовскому рынку на противоположную сторону и считаешь, сколько этих аферисток работает там. Ты, - ткнул он пальцем в серебряный крест, висевший на толстой шее второго быка, - пересчитываешь монахинь на проспекте Мира, около Рижского. А ты с другой стороны проспекта, - сказал он третьему, и тут же ребятишки, хлопнув дверями, растворились в потоке прохожих.

Он закурил и задумался. В данный момент ему даже хотелось, чтобы служительницы мнимого монастыря оказались аферистками из коллектива Афинской. Тогда для него по крайней мере было бы все ясно и понятно. Конкурент известен, можно разрабатывать планы по его ликвидации. Но если это чужаки, в чем уже не сомневался Яхтсмен, то нужно было ликвидировать прежде всего их генератор, того, кто так умело расставил силки для сбора денег с небедного автомобильного люда.

Из задумчивости его вывело какое-то нечленораздельное бормотанье. Перед полураскрытым окном, как и два дня назад, стояла, потупив взгляд, монахиня с ящичком на груди и харкающим прокуренным голосом произносила нечто похожее на молитву.

Яхтсмен нажал на кнопку, и стекло полностью опустилось внутрь двери. Она тут же перекрестила то ли самого Яхтсмена, то ли его автомобиль и хриплым страдальческим голосом сказала: * Да хранит вас Господь! Внесите пожертвование на восстановление храма. Во имя Христа! * А какой, милая, храм вы собираетесь восстанавливать? * Он там, - махнула рукой женщина в сторону Центра.
– Троицей его называют.

Яхтсмен достал из кармана первую попавшуюся денежную купюру, которая оказалась достоинством в десять тысяч, потянулся к ящичку и задержал руку около отверстия: * А на какой улице, милая, находится этот храм Троицы?

Женщина с заметными усами на губах, что говорило о её то ли цыганской, то ли кавказской национальности, завертела головой из стороны в сторону, вмиг исчезла её смиренная кротость, и она хотела было уже ретироваться от машины. Но Яхтсмен, выронив деньги, схватил её за плечо, и чуть ли не втянул в открытое окно. * Ну-ка, сука, быстро говори, кому деньги отдаете!

Женщина попробовала освободиться, но Яхтсмен держал её крепко. Тогда она поджала ноги и опустилась на асфальт около передней дверцы. Яхтсмену, чтобы удержать мошенницу, самому пришлось чуть ли не на половину вылезти в окно, так как дверцу монашенка прижала своим телом. Он попробовал приподнять "святошу", но скользкая ряса, видимо, сшитая наспех, затрещала по швам. В это время сама монашенка, утратив возможность вырваться из рук ретивого автомобилиста, вдруг широко раскрыла рот, набитый золотыми коронками, и, заглушая рев машин, на всю площадь заголосила: * Люди! Помогите! Насилуют!