Нить, сотканная из тьмы
Шрифт:
Я покачала головой, повторяя: канун святой Агнесы! Канун святой Агнесы! 19
— И к выходу в глубокой тишине, — начала я, — две незаметно проскользнули тени...
Храпит привратник, привалясь к стене......на стертые ступениУпав, засовы тяжкие гремят:В распахнутую дверь ворвался снежный ад... 20Селина не понимала... Не понимала!
19
«Канун святой Агнесы» — поэма английского
20
Перевод Сергея Сухарева.
Полный вариант строфы:
И к выходу в глубокой тишинеДве незаметно проскользнули тени.Храпит привратник, привалясь к стене, Бутыль пустую уронив в колени.Дымит трескучий факел.В сонной лениПес поднял голову, и мирный взглядИх проводил.На стертые ступениУпав, засовы тяжкие гремят:В распахнутую дверь ворвался снежный ад.Я смолкла. В груди шевельнулись тревога, страх и просто любовь. Откуда ей знать? — подумала я. Кто мог ее этому научить?
Ничего, все придет, сказала я себе.
14 июня 1873 года
После темного круга мисс Драйвер осталась. Она приятельница мисс Ишервуд, которая в прошлом месяце имела приватную встречу с Питером и теперь говорит, что никогда еще не чувствовала себя так хорошо, а все благодаря духам. «Вы похлопочете, чтобы Питер и мне помог, мисс Дауэс? — просила мисс Драйвер. — Я пребываю в сильном беспокойстве и подвержена странным припадкам. Мне кажется, я весьма схожа с мисс Ишервуд и нуждаюсь в развитии». Она получила то же лечение, что и ее подруга, но времени ушло больше — полтора часа. Питер сказал, что ей следует прийти еще раз. 1 фунт.
21 июня 1873 года
Развитие мисс Драйвер, один час. 2 фунта.
Первый сеанс для миссис Тилни и мисс Ноукс. Мисс Ноукс — боли в суставах. 1 фунт.
25 июня 1873 года
Развитие мисс Ноукс. Питер держит ее за голову, а я сижу на корточках и дышу на нее. 2 часа. 3 фунта.
3 июля 1873 года
Мисс Мортимер, зуд в спине. Чересчур нервная.
Мисс Уилсон, ломота. На взгляд Питера, уж больно проста.
15 января 1875 года
Неделю назад все уехали в Уорикшир. Стоя в дверях, я смотрела, как грузят багаж, потом на руки, что махали из окошек отъезжающей кареты, а затем поднялась к себе и поплакала. Матери я позволила себя расцеловать. Хелен я отвела в сторонку и сказала:
— Благослови тебя Господь.
Ничего другого в голову не пришло. Хелен засмеялась — было странно слышать от меня нечто подобное.
— Через месяц увидимся, — сказала она. — Напишешь мне?
Так надолго мы еще не расставались. Я обещала написать, но вот прошла неделя, а я не отправила ни строчки. Я напишу ей, только потом. Не сейчас.
В доме еще никогда не было так тихо. Внизу ночует кухаркин племянник, все уже улеглись. После того как Вайгерс принесла мне уголь и воду, ни у кого никаких дел не осталось. В половине десятого заперли входную дверь.
Но как же тихо! Если б перо умело говорить, я бы упросила его пошептаться со мной. Я получила наши деньги. У меня тысяча триста фунтов. Вчера забрала из банка. Деньги мои, но, получая их, я чувствовала себя воровкой. Показалось, что мой ордер вызвал какие-то подозрения: клерк выскочил из-за конторки, переговорил с управляющим и, вернувшись ко мне, спросил, не желаю ли я получить деньги чеком. Нет, чек не годится, ответила я, а сама тряслась от страха, что мой замысел разгадали и сейчас пошлют за Стивеном. Но что они могли
сделать? Я дама, деньги мои. Их принесли мне в бумажном пакете. Клерк поклонился.Я сказала, что деньги нужны для благотворительной акции — оплаты проезда за границу несчастных девушек, освободившихся из заключения. С кислой миной клерк ответил, что это дело весьма достойное.
Из банка я на извозчике доехала до вокзала Ватерлоо, где купила билеты на поезд до побережья, а затем отправилась в бюро путешествий на вокзале Виктория. Там я получила паспорта для себя и своей компаньонки. Я сказала, что ее зовут Мэриан Эрл, и конторщик не увидел в том ничего странного, лишь уточнил, как пишется имя. Тогда я подумала, что смогла бы посетить еще кучу всяких учреждений и наворотить горы вранья. Интересно, скольких мужчин я бы успела одурачить, прежде чем меня поймали бы?
Однако утром я увидела в окно полицейского, который расхаживал по нашей улице. Мать попросила его внимательнее присматривать за домом, поскольку я осталась одна. Полисмен мне кивнул, и у меня скакнуло сердце. Когда я рассказала о том Селине, она улыбнулась:
— Вы боитесь? Вот уж зря! Когда обнаружат побег, никому в голову не придет искать меня у вас.
Пройдет уйма времени, сказала она, прежде чем кто-то додумается.
16 января 1875 года
Сегодня заезжала миссис Уоллес. Я сказала, что разбираю папины записи и надеюсь поработать без помех. Если она снова приедет, Вайгерс велено отвечать, что меня нет дома. А через пять дней я уже буду далеко. О, как я этого жду! Ничего не могу делать, только мечтать! Все другое с меня слетает, с каждым оборотом стрелки по тусклому циферблату часов я все дальше и дальше отсюда. Мать оставила немного опия, я весь приняла и купила еще. Оказывается, совсем просто сходить в аптеку и купить дозу! Теперь я могу делать что захочу. Если заблагорассудится, могу сидеть ночь напролет, а днем спать. Вспоминаю нашу детскую игру:
Что ты сделаешь, когда вырастешь и станешь жить в своем доме?
— Построю на крыше башню и буду стрелять из пушки!..
Я буду есть одну солодку!..
Своих собак одену в ливреи!..
Буду спать с мышонком на подушке!..
Сейчас я получила небывалую свободу, но делаю то же, что и всегда. Прежде мои занятия были пусты, но Селина придала им смысл, и я все делаю для нее. Ради нее я жду... нет, ожидание — слишком хилое для этого слово. Я растворяюсь в истекающих минутах. Моя плоть колеблется, точно поверхность моря, которое знает, что его притягивает луна. Беру книгу и словно впервые вижу печатные строки, переполненные посланиями, которые адресованы исключительно мне. Час назад я нашла вот это:
Напев легко плывет, он веет над душою,Он усыпительно скользит, как тень к теням,И белоснежною искусною рукоюОна диктует сны колдующим струнам.Мой ум безмолвствует смущенно,Пронзен пылающим мечом,И грудь вздыхает учащенно,И мысль не скажет ей — о чем.И, весь исполнен обновленья,В немом блаженстве исступленья,Я таю, как роса, под солнечным лучом. 2121
Строфа из стихотворения П. Шелли «К Констанции, поющей» (1817). Перевод К. Бальмонта.
Похоже, всякий поэт, хоть строчку сочинивший о своей любви, втайне писал для меня и Селины. Моя кровь — даже в эту секунду, — мое тело и каждая клеточка прислушиваются к ней. В снах я вижу ее. Когда перед глазами мельтешат тени, в них я узнаю ее тень. Моя комната тиха, но не беззвучна — в ночи я слышу ее сердце, что бьется в такт с моим. Моя комната темна, но тьма теперь иная. Я знаю, насколько она глубока и какова на ощупь: тьма подобна бархату, фетру и колюча, словно тюремная пряжа.
Дом изменился, я успокоила его. Он будто заколдован! Слуги движутся, точно фигуры в музыкальных часах: в пустых комнатах разжигают камины, на ночь задергивают шторы, а утром вновь их раздвигают, хотя из окон смотреть некому. Кухарка присылает подносы еды. Я говорила, что полные обеды не нужны, довольно одного супа или кусочка рыбы или цыпленка. Но она не может вырваться из старых привычек. И я виновато отсылаю обратно тарелки с мясом, по-детски укрытым картофельным пюре с турнепсом. Аппетита нет. Наверное, обеды съедает кухаркин племянник. Полагаю, на кухне пируют. Хочется прийти к ним и сказать: ешьте! Съешьте все! Какое мне дело, что они возьмут?