Нити жизни

В этот эпический момент вошел Итан Миллер, притворив за собой дверь. — Рад видеть, мистер и миссис Мельниковы. — Он произносит это со всей официальностью, но русская фамилия из его уст звучит нелепо. Я вытираю слезы, мама кивает, отец пожимает руку. Наша перепалка окончена.

Я смотрю на него, но он не замечает — обменивается любезностями с родителями. Мне хочется знать, кто он — союзник или враг?

— До меня дошел слух, что ты опять буянишь? — говорит он, демонстрируя губной смайлик.

— А вы верите всему, что вам говорят? — отвечаю я вопросом на вопрос.

— Туше.

Я мысленно злорадствую, глядя на его смущенный вид.

— Во всяком случае, насколько я могу судить, всё уже в порядке?!

— Конечно, доктор.

После он начинает рассказывать моим родным о последствиях операции, и то, что в целом ожидает меня впереди. Это было совсем не весело, и я не желала слушать очередные прогнозы касаемо моего будущего. Потому, что в этом нет смысла. Это, как проверять прогноз погоды с вечера на утро — радоваться обещанному солнечному деньку, а в итоге встать и узреть плотную завесу туч.

Ночь стала для меня настоящей пыткой. Комнату оккупировала абсолютная тишина. Мне показалось, я уже умерла, но в тишине слышались всхлипы — это опять я ревела ни с того ни с сего. Было такое чувство, что темная и безлунная ночь назло спрятала весь дневной свет, надежды и мечты. А ведь кто-то только ночью и может жить. Катается по городу, слушает тишину или прогуливается по пляжу, наслаждаясь морским прибоем, любуется огнями, пустынными улицами и черной, всепоглощающей атмосферой в стороне от фонарей.

С того дня все дни тянулись томительно долго, уходя все дальше в прошлое. У меня начались проблемы со сном, я всё время просыпалась посреди ночи, потому, что мой мозг никак не мог перестать анализировать и отделаться от воспоминаний, постоянно преследовавших меня. Всё это вертелось в моей голове, не давая мне покоя. Я могла не спать по пять ночей подряд. Просто лежала и смотрела на ползущие блики, отражающиеся на потолке от фар машин за окном, считала выдуманных овечек, разглядывала ноги, руки, бинтовой корсет и заходилась рёвом от одной мысли, что же ждет меня под ним. Могла просидеть всю ночь, пытаясь понять, как же мне быть? Я постоянно прибывала в какой-то настроенческой прозе. Зависела от малейших колебаний в свой адрес — то, не сдержавшись, говорила о чувствах чересчур прямым текстом, то снова уходила в детали и намеки, то врала и закатывала истерики. По киношным меркам за все свои разносторонние дебюты я уже должна, как минимум, быть номинирована на «Оскар».

Спустя четырнадцать дней и ночей, с меня сняли бинтовой бандаж, и вера моя рассыпалась на кусочки. Я знала, что у меня будет шрам, мы говорили об этом. И мне казалось, что морально я готова к этому, но я ошиблась. Шрам был настолько уродлив и проходил посередине моей груди. Об этом было больно думать, не то, что смотреть. Я сдерживалась изо всех сил, но из груди вырвался нечеловеческий возглас, почти крик и я зашлась слезами. Плакала так, что распух нос, и глаза превратились в щелочки. А неприятные ощущения на месте разреза после операции только усугубляли положение, не давая забыться. Тем вечером я написала в своем дневнике: «Красива? Нет. Пуста? Почти наверняка. Сегодняшний день выпит до дна. И я опять потерялась где-то…».

Шли рабочие дни, а я лежала в палате с мыслью, может, завтра я всё-таки не проснусь. Я не могла сидеть, не могла стоять, мне было сложно на чем-либо сосредоточиться. Я стала неуравновешенна. Неожиданное радостное состояние, так же быстро сменялось депрессивным раздражением. У меня ослабела память, появилась рассеянность. Я часто пропускала слова мимо ушей и не обращала внимания на окружающее, погружаясь в свои мысли, а иногда, проснувшись утром, я не могла вспомнить, что вчера я смотрела по телевизору или о чем разговаривала с кем-то в коридоре. В моей карте записали — снижение концентрации внимания.

«Переживать по этому поводу не нужно ни пациенту, ни его близким, — сказали светила медицины, — обычно, эти симптомы проходят в течение месяца после операции. Это временно, не о чем волноваться».

Так прошел месяц. Все дни были похожи один на другой. Все по расписанию — приём таблеток, процедуры, анализы. Мне регулярно измеряли сахар и холестерин, пичкали лекарствами для нормализации артериального давления, препаратами и биодобавками. Я подчинялась, но есть мне не хотелось и, в конце концов, у меня развилась анемия.

— Ты не ешь. Совсем. Ты же понимаешь, что надо? — сказал твердо мой личный надзиратель.

Я понимала, но не могла. Когда нет желания, потребность отпадает сама собой.

— Если ты не будешь потреблять пищу, нам придется вводить её внутривенно, как пациентам, находящимся в коме.

Проколом больше, проколом меньше — никакой разницы.

— Я знаю, через что тебе приходится проходить: сказываются недосыпание, постоянное эмоциональное напряжение и всё остальное, но пойми — это не повод отказываться от пищи.

Он наверно даже не подозревает, что я не только не хочу питаться. Я не хочу никого видеть. Я не хочу ни с кем разговаривать. Чем меньше людей в моей жизни, тем лучше.

— Знаешь, когда нам кажется, что мы чего-то не можем, что у нас больше нет сил, на самом деле мы в такие моменты истощены процентов на десять, не более. Люди любят себя жалеть, а это одна из главных преград на пути к их целям. Никто и ничего не принесет нам на блюдечке с голубой каемочкой, нас могут лишь подтолкнуть к желаемому, но дойти до конца — это лишь наша забота.

— Прошу вас, уйдите, — шепчу я. — Оставьте меня одну.

Он смотрит на меня, и я хочу, чтоб у него не нашлось слов, чтоб ему было погано от понимания, что он беспомощен и бесполезен, как врач, психолог и человек. Но всезнающее око продолжает вещать:

— Если ты не возьмешься за ум, ты не сможешь поправиться. Твой пассивный настрой только усугубит твоё состояние и ничего хорошего не принесет. «Легко говорить, находясь по разные стороны баррикады» — думаю я.

Он тяжело выдыхает:

— Прошел уже месяц, ты можешь больше двигаться, делать упражнения — это для твоей же пользы, но ты только постоянно лежишь пластом.

Я уверенна, он бы приплел много еще чего, но зашла медсестра и сообщила, что его срочно вызывает главный кардиохирургического отделения. И ему пришлось уйти. На этой ноте закончился его монолог.

На выходных ко мне пришли родные и, конечно же, мама с порога начала поучать меня.

— Ты что, решила покончить жизнь самоубийством? Я не подала ни единого признака жизни. Родители переглянулись.