Нивей И Аурей

– Епэрэсэтэ!
– оценил эффект Чума. "По крайней мере, теперь ясно, что диски действительно магниевые", - подумал он. Но вновь приобретенное знание ни на шаг не приближало его к конечному результату.

Бросив уголок на пол, он сходил к верстаку и, взяв там молоток, вернулся с ним обратно. Это был тот самый молоток, который был с ним на рынке и помог ему выпутаться там из одной неприятной ситуации. Старый, проверенный временем друг и помощник. Кто-то бы сказал: подумаешь, молоток! Ну, инструмент, ну, железка, чего над ним дышать? А Александр Борисович относился к молотку, как к старому другу, который никогда не обижается и не подводит.

Вот и теперь, сжав в ладони привычную рукоятку и ощущая инструмент как продолжение самого себя, как естественное выражение своей решимости и тяжелой воли, он ударами обошел обод по кругу, осадив резину вниз, примерно на дюйм. Как он и предполагал, на этом этапе никаких проблем не возникло.

– Ну?
– резонно спросил Борисович у недружелюбного пространства.
– Так в чем же дело?

Сменив молоток на уголок, мастер Оборданцев вновь пошел на колесо ремонтом.

На этот раз засадить уголок под обод труда не составило. Не расслабляясь в ожидании подвоха, Чума перевел рычаг в противоположную сторону, вывернув резину наружу. Она, ёкалэмэнэ, снова была эластичной и податливой! Борисович просто отметил про себя этот факт, и тут же отмел его от себя. Он, по совету восточных мудрецов, отстранился и затуманил свой мозг, решив не вступать в мысленный или ментальный конфликт с этим чертовым колесом. Ничего личного, потому что, только работа!

Придавив уголок ногой, он монтировкой вывернул следующий участок шины. Нормально! Отступив на шаг, Чума выждал минуту. Ничто не изменилось, инструменты, прижатые резиной, словно приросли к ободу. Слегка успокоившись, он начал обходить вокруг колеса, чтобы добраться до следующей монтировки, лежавшей на полу там, где ей и следовало лежать, и в какой-то момент, видимо, утратил концентрацию. Резина, повинуясь неведомой Чуме силе, вновь втянулась под обод, метнув в него заряженные под нее орудия. Но к этому нападению он был готов гораздо лучше, чем к предыдущему! Более того, он ждал его. На этот раз ему удалось увернуться от уголка, но вот монтировка, вылетев по подлой перекрестной траектории, дотянулась до его левой лодыжки, пребольно ткнув в косточку с внутренней стороны.

– Едондер пуп!
– закричал Борисович, прыгая на одной ноге и, гася боль, крепко сжимая пострадавшую ногу ладонями.
– Ерфиндер, блин!

Слова рождались сами собой где-то в глубине его души, и каждой своей буквой ложились точно на сюжет. Возможно, он слышал их где-то раньше, но даже это обстоятельство нисколько не умаляло их уместности. Более того, сила, в них заключенная заряжала, просто накачивала его решимостью продолжать борьбу.

Уняв первый острый укус боли, Оборданцев встал на обе ноги, крепко встал, и сжав кулаки, взял себя в руки. Будь что, а подобного он еще раз не допустит. Ничто больше не сделает ему вреда, ничто не причинит боль.

Чума, прихрамывая, вновь сходил на задворки мастерской, в тот ее предел, который был скрыт за стоявшим на колодках джипом господина мэра, и притащил оттуда лист фанеры, которую обычно клал на пол перед тем, как залезть под машину. Лист был достаточно большим и, как предполагал мастер, должен был уберечь его от неадекватного поведения инструментов.

Так оно, в общем, и произошло.

За небольшим исключением.

Если, пущенная по настильной траектории, монтировка угодила точнехонько в центр листа фанеры и была, таким образом надежно нейтрализована, то уголок едва не нанес мастеру решающее поражение, поскольку с какого-то рожна взвился под потолок по навесной траектории, словно минометная мина. И только невероятная реакция Чумы позволила ему увернуться и не получить железный поцелуй в лоб. Ну, не мог знать все про Чуму Рыжий, не мог. Не знал он и о его славном боксерском прошлом, в котором был Чума славен тем, что крайне редко, почти никогда не пропускал удары в голову.

Аурей от досады поморщился, но еще больше завелся азартом. Этот парень нравился ему все больше, и он, будь что, хотел взять над ним верх.

Оборданцев же, как всегда, при возникновении реальной опасности, хищно оскалился и повернул фанерный лист вертикально.

Следующие попытки разбортировки колеса успеха не имели, зато теперь Чума был надежно укрыт за листом фанеры, и вылетающие в его направлении инструменты не причиняли ему ни малейшего вреда. Физического урона не было никакого, а вот душевно он страдал и даже терзался, и интенсивность этих мук все нарастала. И не мудрено, ведь ничего подобного с ним ранее не случалось, и происходящее он никак объяснить не мог. Но, в конце концов, в этой зыбкой и странной ситуации он нашел свою точку опоры.

Рожденные в этих муках, под сводами мастерской прозвучал, даже выстрелил целый ряд выражений, имевших все основания стать крылатыми, при условии, что их кто-нибудь услышал бы и зафиксировал на некоем достаточно надежном носителе информации. Восполняя, или компенсируя, это печальное обстоятельство отсутствия живого свидетеля, мы берем на себя смелость воспроизвести некоторые - только незначительную часть!
– этих перлов.

Первыми, словно артподготовка перед решительным штурмом, прозвучали "ек-королек", "ек-макарек" и "ек-стебелек". Затем взмыл бумерангом и вернулся в точку приложения "ешкин дрын". Эффект от дрына, кстати, превзошел все ожидания. После этого проследовали в колонну по одному "японский городовой" ,"етитский бог" и "екарный бабай". Каждый их перечисленных тащил с собой "йогурт пармалат", "ядреный корень" и "ядрены пассатижи". Но Чума в рамках преодоления возникших препятствий жаждал конкретных действий, которые определялись простыми, но изысканными предложениями: "ерш твою медь", "еж твою ять", "блядь твою влево" и "хлябь твою твердь". Особняком стояло "пес тебя раздери", которое звучало так, словно Борисович был хозяином того пса и, кроме того, видел собственными глазами того гада, которого он тому псу предназначил. Между крупными речевыми фугасами в небо то и дело фейерверками взлетали мелкие, но яркие ракеты, как то: "елки-палки", "ё-ка-лэ-мэ-нэ", "екалэманджаро", "е-мое" и просто "ё".

Аурей от всего услышанного был в восторге. Еще бы! Ведь он давно уже стремился к обладанию этими элитными знаниями, которыми на Небесах не владел никто.

Чума же пребывал в мрачном удовлетворении от процесса, тем более, что благодаря ему он худо-бедно, но мало-помалу развивался. Процесс имел, как ему представлялось, положительную тенденцию и открывал перед ним неплохие перспективы.

В самый разгар карнавала, когда оба участника действа вошли во вкус и достигли реального равновесия, когда, с одной стороны, запускаемые Рыжим орудия не достигали цели, а, с другой, и Чума не мог продвинуться дальше и завершить работу, за спиной Аурея тихо, словно привидение, проявился в зыбком мерцании Белый.

– Я много пропустил?
– спросил он вкрадчиво.

Рыжий был так увлечен противоборством, что не сразу обнаружил прибытие друга.

– А?!
– нервно дернувшись, оглянулся он через плечо.
– Ах, это ты...

– Развлекаешься?
– все так же вкрадчиво полюбопытствовал Нивей.

– Вовсе нет.
– возразил Рыжий весело.
– Изучаю психосоматическую реакцию этого сапиенса на внешний раздражитель. Заодно расширяю свой лингвистический горизонт. Ты себе не представляешь, до чего он у нас, оказывается, узок.

– Не буду вам мешать, - поскромничал Белый.
– Вы продолжайте, а я тут тихонько в углу постою.

– Кстати, дорогой, как твоя встреча?
– вспомнил, наконец, Аурей о заботе друга.
– Все в порядке?

Белый лишь покачал головой.

– Ну, ладно, - не стал настаивать Рыжий, - потом расскажешь.

Положительная тенденция.

Ее следовало выявить, поддержать и развить.

Сколь ни был Александр Борисович возбужден и даже взбудоражен поединком с колесом, в которое, казалось, вселился злобный дух, в его мозгу всегда сохранялось и действовало трезвое и спокойное аналитическое ядро. Капсула-закладка, которая при возрастании агрессивности среды в ответ лишь начинала громче щелкать и трещать, словно древний арифмометр "Феликс", и на надежность ее работы ничто не могло повлиять.