Низость
Шрифт:
– Хорош, Милли, детка, я знаю на хуй, что такое диплом! Господи! Я спрашиваю, про что он?
– А, хммм, про книжки. Долбанутая теория, хммм, деконструкция идентификации в современной литературе.
– Врушка.
Она нахально усмехается.
– Зато звучит хорошо, разве нет?
– У тебя ж там еще конь не валялся, я прав? Собралась бы ты, Милли! У тебя ж последний год. Конец пути близок и все такое. Ты сама не знаешь, как тебе ниибацца повезло!
– Хорошо. Хорошо.
– Серьезно, милая! Живешь со своим предком, у которого тебе нах все с рук сходит, он тебя спонсирует, и
– Я сказала хорошо!
В ее глазах вспыхнула знакомая мутная химическая злость. Я меняю тему, немедленно.
– Запалил его на занятиях, между прочим. Сина. Застукал его с девкой! Наверху налево и все такое.
– Он бывает в городе, не знаешь?
– Не, сомневаюсь, милая – честно, очень сомневаюсь. Бывает в «Келлиз» по пятницам, так ведь? Он, наш Билли и все такое – стараются не соваться в город после одного дела. Но, Милли, ты б их видела! На хуй убитый! О’Мэлли пиздец как побелел весь, ё! Совсем не рад, что…
– Как ты насчет двинуть туда после ужина?
– Куда?
– «Келлиз»
– Да ты на хуй чего? Думал, ты пиздец как это место ненавидишь. Говорила, там сплошные отстой…
– Респектабельные отстой…
– Все равно сказала, что они отстой…
Теперь мы смеемся вместе. Я маленького давно знаю. Я, понятное дело, в курсе, чего она взбеленилась, но неважно.
– С чего вдруг резко заинтересовалась Сином? Прошлый раз, как мы все ходили гулять, вы двое собачились как дети малые, нет разве? И еще ты сказала нашему Билли, что нассала ему в стакан.
– Не было такого.
Я смотрю на нее долго и пристально, хмурю брови и выпячиваю подбородок, как будто я пытаюсь разрешить какую-то большую ниибацца загадку. Потом медленно и драматично запускаю понимающую ухмылку у себя на роже.
– Ааааааа, я догнал. Теперь я врубаюсь. Тебе захочется немножко одного дела, нет? А теперь слушай-ка сюда, Милли. Мы договорились, ага? Мы здесь сегодня вечером замечательно ужинаем, правильно? И потом, может, пропустим несколько коктейлей в «Платинум-Лаундж»? А потом я отвезу тебя куда скажешь. «Келлиз», «Подз», «Дримерс», куда угодно – но сам я иду спать. Мне вставать в восемь и отвозить Энн Мэри на работу, и у самого меня сверхурочные. Так что для меня сегодня никаких загулов с кокосами.
Я практически чувствую, как ее сердечко бумкает об стол. Но вот какое дело – я ей не уступлю. Вытерплю столько обидок, сколько она пожелает сегодня вечером мне устроить. Я не поддамся.
– Ойййфу-уу, Милли! Думай на хуй головой, ладно? Сама помнишь, как она нам мозг ела прошлый раз…
Делаю паузу. Но лучше шанса, один хрен, не представится. Я им пользуюсь:
– … и мне приходится носиться с ней до следующих выходных, разве нет?
– А чего? Чего будет на следующих выходных?
Делаю глоток. Если не выплюну это прямо сейчас, не сделаю это никогда.
– Ты знаешь! Я везу ее на Озера, нет? На большое и все дела!
– Фу, подожди, Джеми! На большое? В каком смысле большое!
– О чем мы говорили, у тебя тогда, после «Блу».
– Чего? О чем говорили?
На рожице у нее написалось одно сплошное отчаяние.
– Хорош,
Милли! Ты что, ничего не помнишь с того вечера?– Бог ты мой, Джеми. Даже не помню как мы были в «Блу», не то, что чего там было у нас!
– Ну и? Как ты могла забыть такую важную штуку?
– Какую на хуй штуку?
Делаю паузу. Охуеваю прямо на месте. Приплыли, короче.
– Энн Мэри. Я ж хочу сделать ей предложение, забыла?
Милли
Мое сердце проваливается в пищевод. Невольно хватаю себя за то самое место и проглатываю обратно жгучее чувство, грозящее попереть наружу. Глаза у него блестят, в них море энергии – и кожа оливкового оттенка его лица раскрывается, будто трещина в засыхающей глине, когда он растягивается в одну сплошную умную и напуганную улыбку.
– Ну и? Скажи что-нибудь, не молчи! – воодушевленно просит он.
Я наклоняюсь и резко обхватываю его руками, и тепло его тела лучится сквозь меня словно огромная порция «Джеймсона». Я слегка отодвигаюсь назад, испугавшись, что вдруг он услышит глухой стук моего сердца, которое колотится с такой скоростью, что волна его звука бежит одной сплошной линией. Он притягивает меня обратно к себе и крепко меня стискивает, а когда он меня отпускает и я гляжу прямо на него, понимаю, насколько я трезвая. Его лицо находится в моем фокусе, улыбающееся и танцующее от глупого, глупого счастья, и он смеется оглушительным и долгим смехом, и я тоже смеюсь и осыпаю его поцелуями, и все это время я не теряю того тошнотворного ощущения в кишках и горле и болезненного жужжания, словно из органа, который угрожает умолкнуть.
ГЛАВА 2
Милли
Бронхиальный кашель из соседней машины вытаскивает меня из непристойного сновидения – Анджелина Джоли танцует стриптиз у меня на коленях. Это Джоли из «Джиа», знойная женщина-дитя – уязвимая, доступная и целиком и полностью ебабельная. Она делает то похотливое выражение лица, что всегда изображает на журнальных обложках, и все здешние пацаны исходят от бешенства пеной у рта, ибо очевидно, насколько она тащится от того, что танцует для меня. Отыграли уже три песни, а она все еще плавно извивается, и только-только сняла лифчик, и администрация в ярости. Возможно, после этого ее уволят отсюда, но ей наплевать. Она умирает от любви ко мне. Я с трудом раскрываю сопротивляющиеся глаза, они снова захлопываются, желая, чтобы она продолжала танец или, на худой конец, приспустила трусики. Но машина продолжает фыркать и постанывать и выбрасывает меня в самую гущу недоброго утра понедельника. Я резко выпрямляюсь, перебрасываю ноги через край кровати и подскакиваю к окну.
Миссис Мэйсон, старая корова из соседней квартиры, склонилась над двигателем своей стародавней «Аллегро». Я распахиваю окно и ору на нее.
– Эй! Здесь кое-кто еще спит.
Она что-то бормочет из-под капота, при этом яростно болтая башкой.
– Прошу прощения, юная леди!
– Я сказала, здесь кое-кто еще спит! Выруби эту грохоталку, ты, сука эгоистичная.
– Не могу поверить, что слышу Милли О’Рейлли.
– Я тоже. В смысле, это уже не в первый раз ты меня разбудила, нет? Лучше бы избавилась от своего хлама. Глаза на хуй мозолит. Портит вид всей улицы.