Ночь – мой дом

— А-а, — произнесла она, явно недовольная, что вопрос прояснился. — Ты такой умный, Джозеф. Ты знаешь все-все.

— Ты сама спросила, chica. [36]

— Ты меня только что назвал «chica»?

— Вроде бы да.

— У тебя ужасное произношение.

— Как твое ирландское.

— Что?

Он отмахнулся:

— Я просто еще не выучил испанский.

— Его отец был потрясающий человек. — Глаза у нее загорелись. — Он взял меня к себе в дом, выделил мне отдельную спальню с чистым постельным бельем. Мне наняли частного учителя по английскому. Мне, деревенской девчонке.

36

Девочка (исп.).

— И что его отец просил взамен?

Она прочла его мысли по глазам:

— Ты отвратительный тип.

— Вопрос-то напрашивается.

— Он ничего не просил. Может, он немного загордился, что столько всего делает для обычной деревенской девочки. Только и всего.

Он поднял ладонь:

— Прости, прости.

— Ты видишь худшее в лучших людях, — произнесла она, качая головой, — и лучшее в худших.

Он не мог придумать, что на это ответить, поэтому лишь пожал плечами: пускай молчание и выпивка смягчат настроение.

— Пошли. — Она выскользнула из его кабинки. — Потанцуем. — Она потянула его за руки.

— Я не танцую.

— Сегодня вечером, — возразила она, — танцуют все.

Он позволил ей поднять себя на ноги, хотя и понимал, что это, черт побери, просто кощунство — танцевать рядом с Эстебаном или даже с Дионом.

Ну конечно, Дион над ним открыло потешался, но Джо слишком много выпил, чтобы об этом переживать. Он позволил Грасиэле вести, следовал за ее движениями и скоро поймал ритм, которому мог худо-бедно соответствовать. Они довольно долго оставались на площадке для танцев, передавая друг другу бутылку черного рома «Суарес». В какой-то миг он обнаружил, что в его мозгу разные ее образы накладываются друг на друга: вот она бежит по кипарисовому болоту, словно загнанная дичь, вот танцует в нескольких футах от него, подергивая бедрами, покачивая плечами, запрокидывая голову, чтобы поднести бутылку к губам.

Он убил ради этой женщины. И ради себя самого. Но если и существовал какой-то вопрос, на который он весь день не мог найти ответ, то это был вопрос, почему он выстрелил этому матросу в лицо. Такое делаешь с человеком лишь от гнева. Обычно стреляешь в грудь. Но Джо разнес ему лицо. Тут было что-то личное. Зачарованно глядя на ее покачивания, Джо понял — он сделал это, потому что ясно увидел в глазах матроса: тот относится к Грасиэле с презрением. Она коричневая, и изнасиловать ее — не грех. Во всяком случае, в военных передрягах такой грех легко отпускают. И Сайрусу было почти все равно, будет она живой или мертвой, когда он станет с ней это делать.

Грасиэла подняла руки над головой, а вместе с ними и бутылку. Кривая улыбка блуждала по ее лицу в синяках, глаза смотрели вверх.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О сегодняшнем.

— А что там насчет сегодняшнего? — спросила она, но тут же прочла ответ в его взгляде. Она опустила руки, протянула ему бутылку, и они снова направились к своему столику.

— Мне плевать на этого типа, — произнес Джо. — Мне просто жаль, что не нашлось другого способа.

— Его и не было.

Он кивнул:

— Вот почему я не жалею о том, что сделал. Я просто жалею, что это вообще случилось.

Она взяла у него бутылку.

— Как благодарят мужчину после того, как он спас твою жизнь, которую сам же подверг в опасность?

— Подверг опасности?

Она вытерла рот костяшками пальцев.

— Да. Как?

Он поглядел на нее, чуть склонив голову набок.

Она снова прочла его взгляд. Засмеялась:

— Не тем способом, о котором ты подумал, chico. [37]

37

Парень (исп.).

— Просто говорят «спасибо». — Он забрал у нее бутылку и отхлебнул.

— Тогда спасибо.

Он сделал широкий жест, поклонился и, не удержав равновесия, свалился прямо на нее. Она взвизгнула, хлопнула его по макушке и помогла выпрямиться. До столика они доковыляли, хохоча и задыхаясь.

— Мы с тобой никогда не станем любовниками, — объявила она.

— Почему это?

— Мы любим других людей.

— Ну, моя-то умерла.

— Мой, наверное, тоже.

— А-а.

Она несколько раз пьяно помотала головой.

— Значит, мы любим призраков, — заключила она.

— Да.

— Получается, мы и сами — призраки.

— Ты набралась, — заметил он.

Она рассмеялась и ткнула пальцем в его сторону:

— Это ты набрался.

— Не спорю.

— Мы не будем любовниками.

— Ты уже говорила.

В первый раз они занялись любовью в ее комнате над кафе, и это было как автомобильная катастрофа. Они сокрушали друг другу кости, они падали с кровати, они перевернули кресло, и, когда он вошел в нее, она прокусила ему плечо до крови. Все кончилось быстро — примерно столько времени нужно, чтобы вытереть тарелку.

Во второй раз, полчаса спустя, она лила ром ему на грудь и слизывала его, и он делал с ней то же самое, и они не спешили, усваивая ритм друг друга. Она заранее предупредила: «Никаких поцелуев», но это было как ее «Мы никогда не будем любовниками». Они пробовали медленные лобзания, и жесткие поцелуи, и легкие клевки в губы, и соприкосновения одними языками, без участия губ.

Его изумляло, как им весело и радостно. За всю жизнь у Джо было семь женщин, но по-настоящему занимался любовью он только с Эммой — в том смысле, какой он вкладывал в это выражение. И хотя секс у них с Эммой был безудержный, а иногда и вдохновенный, Эмма всегда как будто таила что-то. Иногда ему казалось, что она со стороны наблюдает за тем, как они занимаются сексом. А после этого она еще глубже замыкалась в себе.

А вот Грасиэла ничего не таила и не сдерживала. Она таскала его за волосы, она сжимала его шею своими крепкими руками, так что он опасался, как бы она ее не сломала, она вонзала зубы в его плоть. Она доводила само действо до края, за которым начиналось исчезновение: словно он проснется утром один, а она окажется растворенной в его теле. Или наоборот — утром он будет растворен в ней.

Проснувшись, он с улыбкой вспомнил об этой дурацкой мысли. Она спала на боку, повернувшись к нему спиной, волосы ее разметались по подушке и изголовью. Он подумал: может быть, стоило бы выскользнуть из постели, схватить в охапку одежду и удрать до начала неизбежной дискуссии о чрезмерном употреблении спиртного и необдуманных поступках. Но он слегка поцеловал ее в плечо, и она тут же перекатилась к нему. Она мгновенно оказалась сверху. А сожаление и раскаяние, решил он, подождут до другого дня.

— Это будет деловая договоренность, — объяснила она ему в кафе внизу, когда они сели завтракать.

— То есть как? — Он ел тост. И не мог подавить идиотскую улыбку.

— Мы будем удовлетворять эту… — подыскивая слово, она тоже заулыбалась, — эту потребность друг в друге, пока не наступит таковое время, когда…

— «Таковое время»? — переспросил он. — У тебя был отличный учитель.

Она откинулась на спинку стула.

— У меня очень хороший английский.

— Согласен, согласен. Почти безупречный, ты только один раз сказала «подверг в опасность» вместо «подверг опасности».