Ночь пяти стихий

Тем временем в просторной приказной избе решались важные государственные вопросы. В крошечные окна падал утренний солнечный свет, и в его лучах были видны пылинки. В углу избы на полках лежали толстенные книги, грамоты и приказы. У окна стоял грузный, толстогубый, с красным носом картошкой и румяными щеками мужик. Его синий, отороченный серебряной тесьмой кафтан с рукавами до пола, которые сейчас были засучены, спускался до икр и не скрывал шитые золотом желтые сапоги. Толстогубый и был воеводой Семеном Ивановичем. Некогда он являлся одним из приближенных самого государя. До тех пор, пока не проворовался. Его отправили в опалу, «почетную ссылку», подальше от царского двора, назначив воеводой в «глухое место». Однако и тут он себе не изменял — воровал, воровал и воровал. Сейчас он действительно был чем-то озабочен и время от времени нервно теребил конец своей бороды.

На лавке в центре комнаты, широко расставив ноги, сидел худющий губной староста Егорий Иванович. На его горбоносом, со впалыми щеками лице, казалось, навечно застыло усталое выражение. Кто-то с первого взгляда мог подумать, что человек он пустой, не уверенный ни в себе, ни в окружающих его людях, ни в прочности своего положения в этом мире. Это было совершенно обманчивое впечатление — на деле был он жесток, пронырлив, проницателен, в меру честен, свято соблюдал интерес государев, трудясь не щадя живота на благо его. Впрочем, это не мешало ему закрывать глаза на воеводины делишки, злоупотребления, а порой и просто произвол. Иногда участвовал в воеводиных забавах, иные из которых не вполне приличествовали достойному человеку, а изредка даже сам организовывал таковые. И вовсе не скучно и грустно ему было жить на белом свете. Губной староста любил жизнь и находил в ней массу удовольствий, главное из которых — играть с людьми как кошка с мышкой, особенно с разными мелкими и крупными злодеями, а еще пуще-с врагами государственными. Непревзойденный специалист был он в этом деле. Не одну разбойничью шайку вывел на чистую воду. После утверждения приговора в столице, как положено было по уголовным делам, кто-то из тех лиходеев отправлялся за реку Лену на мучения и каторгу, а кто-то находил смерть свою от рук палача. Но Егорий редко жалел их, ибо был уверен в правоте своей. Слава о нем разлетелась далеко, поэтому обычно разбойники избегали здешних мест. Вот только с Романом Окаянным никак не удавалось справиться. Что Егория сердило и расстраивало.

С утра пораньше воевода переговорил со знатным посетителем, после чего тут же послал за губным старостой — дела свои тот вершил в отдельной избе рядом с тюрьмой и погребами с пушечной и пороховой казной.

— Уж сколько мы с разбойниками этими навоза наелись, — сказал губной староста. Разговор, который вели главные люди в городе, был напряжен и не слишком приятен для обоих. — Помнишь, как казну государеву они взяли. Хорошо, что дело удалось замять и за счет того, что с купцов и тяглового люда три шкуры содрали, недостаток восполнить. Не то не сносить бы нам головы.

— Да, доставили они нам бед, — угрюмо покачал головой воевода.

— А когда мир решил против тебя челом государю бить, люди ведь не только за мздоимство твое недовольны были, но и…

— Ну-ну, какое такое мздоимство?! — возмутился воевода. — Не развалятся, коль человеку государеву за труды тяжкие немного лишка положат.

— Дай договорить. Так вот,, кроме мздоимства твоего, осерчали люди на то, что разбойников тьма расплодилась. Только подвывели их, а тут нате вам. Роман этот. Писали государю, что из-за этого купеческие дела хуже идти стали, а крестьяне под государевым и разбойничьим тяглом полностью в разор прийти могут.. А стрельцов крестьяне для зашиты приглашать не стали, поскольку те за труды да за постой столько берут, что дешевле лиходеям платить. Да, сильно нам Роман этот вредит. А сколько от него еще вреда может статься…

— Да уж. Раньше места наши лесные и глухие были, в Москве меньше всего интересу было о том, что у нас тут делается. А нонче вон как все поворачивается, — вздохнул воевода. — Думаешь, можно этому Матвею верить, что в том мужике в кабаке узнал он ворога государева?

— Можно, глаз у него вострый, не ошибется. Кроме того, учитывай, что он у иных бояр думных доверием пользуется. Хоть и не слишком знатны предки его, но воин он смелый и в каких-то хитрых государевых делах участвовал, а которых немногим известно. Слов он на ветер не бросает. Коль сказал, что признал в том мужике Романа Окаянного, значит, так оно и было. А к тому отступнику сам государь интерес проявляет.

— Это почему? — недоверчиво спросил воевода.

— Не знаю. Дела темные, но нужен он в Москве живым и здоровым. Оглобля тот по описаниям действительно на Романа Окаянного похож.

— Как же можно православному имя свое сменить? Это ж значит от Бога отречься.

— Ну и отрекся, — махнул рукой губной староста. — Мерзость человеческая бывает поистине бездонной.

— Ох, свалился он на нашу голову!

— Свалился. А ты, воевода, трясешься, что напишет боярин Матвей письмо в Москву, как обещал сегодня, и тогда жди оттуда гостей. Ежели кто из суровых бояр приедет, то не взыщи за слова мои, могут твои самодурства на свет Божий выйти.

— Да какие там самодурства? Все для пользы государевой!

— Да ладно уж.

— Не съесть им меня — подавятся, — воевода дернул себя сильно за бороду. — Многим думным боярам подарки богатые слал. Но вот кровь подпортить — это с них станется. Любят они это дело. Обычно воеводы назначались царем на два-три года, чтобы не успевали пустить они прочные корни и погрязнуть в самоуправстве. Семен Иванович сидел в городе уже четвертый год и пока к новым местам не собирался. За это время ему удалось хорошенько прижать и «мир», и земских, и посадских старост. Власть свою он поставил жестко, никто ему не перечил. Обычно за каждым из воевод наблюдал глава одного из государевых приказов. С начальником своего приказа Семен давно нашел общий язык — воеводу нельзя было упрекнуть в жадности.

— Что ж делать-то будем, Егорий?

— Надо срочно Романа изловить и в Москву направить до того, как государевы люди сюда приедут.

— Да как его изловишь, анафему? В первый раз, хитрюга, в городе показался.

— В первый ли? — прищурился губной староста. — Может быть, у него и кабатчика сношения какие имеются? Разбойникам в городе завсегда кто-нибудь нужен, у кого ворованное хранить, через кого добро сбывать и сведения разные получать.

— Нет, только не Хромой Иосиф. Вспомни, он же не раз нам пользу приносил, помогал воров отлавливать. Чтоб он с Романом связался… Вот у меня где этот Иосиф! — Воевода до белизны сжал увесистый кулачище. — Доверенным у разбойников человеком Еремка был. Как мы его изловили, сам атаман в город на разведку пожаловал, поскольку ушей своих лишился… Эх, зря мы тогда Сеньку Селезня этого быстро запороли. Так и не узнали, как к разбойничьему логову подобраться.

— Толку-то от того Сеньки, — отмахнулся губной староста. — Что Роман на Мертвых болотах сидит — мы и так знаем. А как добраться к ним, не то что Сенька, даже тамошние люди не ведают. Так что правильно мы его запороли. В устрашение другим будет.

— Может, и так. Эх, и с засадой у нас ничего не вышло. Плохонько стрельцы твои воюют, Егорушка, плохо.

— Замешкались. Да и навык подрастеряли. Давно не воевали. А для разбойников лихое дело — привычное. Да и лес они хорошо знают. Ладно, дело прошлое. Сейчас надо кого-нибудь из разбойников в ловушку заманить и выпытать у него, где шайка хоронится.

— Твоими бы устами мед пить, — кисло улыбнулся воевода. — Как ты его заманишь?

— Буду думать.

— Дело хорошее… И вот еще что — надо бы Алексашке да Панкрату языки укоротить. Они речь Матвея к нам слыхали. А им что-то секретное сообщить — все равно что в колокол вечевой бить. В миг раззвонят — всему городу известно будет.

— Укоротим. Ежели только они уже не раззвонили, — с досадой произнес губной староста. И как он сразу не подумал. У дьяков, помощников воеводиных, язык что помело. Так ведь и до разбойников все дойти может…

АТЛАНТИДА. ХРУСТАЛЬНЫЙ ЗАМОК

Видящего мага и принца вели по узкой тропинке, незаметно вьющейся среди скалистых гор. Вскоре процессия выбралась наверх и углубилась в тропический лес. Сквозь него вела утоптанная дорога. И проводники дело свое знали.

Их было восемь — краснокожих выходцев с континента на Западе. Они молчали. От них невозможно было добиться ни слова. Да и желания такого не возникало.

Принц ненароком дотронулся до одного из краснокожих и тут же отдернул руку — кожа была холодна. Такой кожи не могло быть у живого и здорового человека. Живые люди не могут иметь такой ледяной взор. Живые люди не могут двигаться, как заведенные игрушки, которыми славятся мастеровые Атлантиды.