Ночь с Ангелом

Арутюныч откашлялся, выпятил свою грудку, красиво наклонил голову:

— Я, если позволите, Алексей… Виноват, как по батюшке?

— Просто — Леша.

— Я, если позволите, Лешенька, легенда не только этого ипподрома, но и московского, — скромно расширил границы своей популярности Арутюныч «с Москвы». — Меня сам Тимофеев боялся!..

Тут Гриша стал выгребать из карманов кучу разных разноцветных красивых бумажек и буклетов.

— Вот, — сказал Гриша, — это Арутюныч велел держать в руках. Тут программки сегодняшних бегов, информации про наездников, про лошадей все сказано — чего, где, когда… Всякие скаковые биографии, престижи лошадей… Короче, мы в порядке!

— Со мной, Алешенька, как за каменной стеной, — ласково заверил Арутюныч.

Знаете, Владим Владимыч, когда я это услышал, я дико перепугался за успех дела! По материалам, присланным мне Сверху, я уже все знал об ипподромных «жучках», «советчиках» и разномасштабных жуликах всех ипподромов мира. И сейчас мне было необходимо сурово оградить Лешку от малейшей попытки этого потасканного Арутюныча оказать хоть малейшее влияние на предначертанный мною ход событий!

Только я было собрался применить одно сильнодействующее средство из нашего ЭВАА — «Экстренного Волевого Ангельского Арсенала», — как вдруг совершенно неожиданно Лешка Самошников перестал трястись от волнения и заявил Арутюнычу и Грише Гаврилиди твердым, хорошо поставленным голосом:

— Никаких советов. Мы будем играть так, как этого захочу я.

Арутюныч мгновенно произвел переоценку своих услуг:

— Хорошо… Пусть не пять, пусть три процента! Для такого человека…

— Стоп! — жестко прервал его Лешка. — Сколько вы рассчитывали сегодня заработать у нас? Быстро и честно!

Так как Арутюныч уже давно отвык что-либо говорить честно, а Лешкин тон и напор не оставляли ему иного выбора, то впервые за много лет он честно ответил:

— Марок двадцать…

— Гриша, дай Виталию Арутюновичу двадцать марок и поблагодари его за желание нам помочь, — непререкаемо произнес Лешка и решительно откусил большой кусок жареной колбаски.

Потрясенный Гриша Гаврилиди безропотно вынул из бумажника двадцать марок и протянул их старому ипподромному «жучку» в бабочке и кроссовках.

— А теперь, — продолжал Лешка ледяным тоном, запивая колбаску горячим кофе, — пойди, Гриша, в кассы и поставь в первом заезде на Дженифер сто марок.

Арутюныч в ужасе схватился за голову:

— Сто марок на эту клячу?!! Что вы делаете?! Это же кошмарная профанация!!! — простонал он и, от греха подальше, постарался моментально исчезнуть.

— Сто марок, Леха… — Гриша был вконец раздавлен. — Стольник!

— Да. Пойди и поставь на Дженифер сто марок, — с металлом в голосе повторил Леша Самошников.

Я только диву давался, Владим Владимыч!.. Впервые я видел Лешку таким уверенным в себе и непреклонным. Ах, как я им гордился, как желал ему удачи, которая, может быть, вернет его домой — в Ленинград…

Сейчас я могу вам признаться, что, сочинив «завтрашнюю газету», я грубо нарушил одну из важных статей КАХа — Кодекса Ангелов-Хранителей. Это, знаете ли, что-то среднее между «Уголовным кодексом» и «Уставом внутренней службы»… Так вот, КАХ категорически запрещал Ангелам-Хранителям искусственно создавать заведомо неправедные или безнравственные ситуации даже во спасение Охраняемого! Я же своей «завтрашней газетой» заставил Лешку Самошникова отказаться от самоубийства за две минуты до его вероятной гибели, но в то же время вконец попрал запретительную статью КАХа! Я обеспечил Лешке возможность получения денег по заранее известному списку победителей завтрашних бегов, что было явно неправедным, а затем спровоцировал безнравственную дачу взятки должностному лицу. И совершенно не важно, что это «лицо» было мордой подонка и чиновного бандита, а моя мальчишеская, довольно остроумная выдумка с газетой уберегла Нашего же Общего, Опекаемого Небом Алексея Самошникова от смерти. И могла вернуть Лешку в Ленинград, домой, к родным и любимым. Ко всему тому, из чего и состоит так называемая родина… Тогда я ни о каком КАХе и не думал. Я был занят только вызволением Лешки из беды, в которую он попал по собственной дурости. Мне очень нужно было вернуть его домой! Что-то мне тогда подсказывало, что цепь семейных несчастий Самошниковых еще не размоталась до конца. Что-то им еще грозит… И хорошо было бы, чтобы Лешка к этому времени был уже дома!

Ангел замолчал.

Я вдруг увидел, как этот очень неглупый, ироничный, красивый голубоглазый здоровенный парняга так и не сумел скрыть своего волнения!

И тогда я подумал о том, какой душевной тонкостью, какой редчайшей сердечной изысканностью должен обладать очень современный молодой мужик, чтобы у него перехватывало дыхание и появлялся предательский комок в горле, когда он вспоминает свои далекие детские годы…

— Спасибо вам большое, Владим Владимыч, — тихо проговорил Ангел. — Простите меня, пожалуйста, — я невольно вторгся в ваши размышления, но они столь сильны и открыты, что не могли пройти мимо меня. И я вам очень признателен…

— Все в порядке, Ангел, — поспешил сказать я. — Так как прошел первый забег? И естественно, все последующие.

Ангел поднял соскользнувший на пол «Московский комсомолец», аккуратно положил его на столик и придавил пустым стаканом в тяжелом подстаканнике. Наверное, Ангелу нужно было время, чтобы окончательно прийти в себя.

— Я не думаю, что вам необходимы специфические ипподромные подробности. Нам с вами в них все равно не разобраться. А мы от этого будем оба чувствовать себя униженно. Это же вредно в любом возрасте… Вас устроят конечные результаты забегов? — спросил Ангел.

— Вне всякого сомнения! Лапидарно — в отчетно-телеграфном стиле.

— Тем более что этот телеграфный стиль будет тоже достаточно драматичен, — подхватил оправившийся Ангел. — Слушаете?

— Развесив уши! — заверил я Ангела.

— Итак. Дженифер, конечно же, победила и привезла в своей «качалке» геррам Самошникову и Гаврилиди одиннадцать тысяч триста восемьдесят две марки.

— С ума сойти!..

Я был в полном восторге.

Тут же за их спинами с истошным криком «А я вам что говорил?!» появился Арутюныч. На что сильно прибалдевший Гриша, как писали классики, «с прямотой римлянина» коротко сказал ему:

— Пошел на хер!

Этим воспоминаниям Ангел даже улыбнулся и стыдливо признался:

— А я на радостях даже сделал круг над всем ипподромом!

Во втором заезде на Шагала поставили максимальный лимит ставок — пять тысяч марок.

С Гришей была истерика. Он попытался устроить маленький бунт, но Лешка жестоко подавил Гришин революционный порыв, и в результате второго заезда жеребец с гордой еврейской кличкой Шагал опередил всех своих соперников почти на корпус и привез для Лешки и Гриши уже совсем непомерную сумму в сорок семь тысяч марок!!!

Ипподром ахнул… А потом застонал от зависти.

Арутюныч натурально упал в обморок и сильно ушиб себе копчик.

Гриша вернулся из касс с полиэтиленовым пакетом продуктовой фирмы «Альди», до половины набитым деньгами…

Сумку с деньгами Грише Гаврилиди помогали тащить двое огромных полицейских с пистолетами и радиостанциями. Сели они сзади герров Самошникова и Гаврилиди.

— Каких мальчиков я отобрал?! Потрясающая страна!.. Плати бабки и получай наряд полиции в свое распоряжение! Причем совершенно официально!.. Теперь, когда у нас денег, как у дурака махорки, они таки будут нас сопровождать. А то здесь столько разных халамендриков!.. Упаси нас Господь. Вот квитанция, держи. Пусть у тебя будет… На кого ставим?

… В третьем заезде Клиф выиграл для Леши и Гриши еще сто шесть тысяч марок…

Ипподром бился в конвульсиях!!!

Общая сумма выигрышей всего от трех заездов у двух русских новичков, которых никто не знал и никогда не видел даже рядом с ипподромом, уже составила двести четыре тысячи триста восемьдесят две марки. Что, конечно же, потребовало резкого усиления полицейского наряда за официально удвоенную плату.

Теперь для Лешки главное — не забыть клички лошадей-победителей! Не будешь же у всех на глазах вытаскивать из-за пазухи свою волшебную газетку…