Ночь Седьмой тьмы

Рубен смотрел, как парочка дрожащих ангелов, шаркая ногами, прошла мимо, утопая в наркотических грезах. Наркотики не могли сделать их богатыми. Наркотики не могли прогнать голод, холод или отчаяние. Но наркотики могли сделать их нечувствительными ко всему этому. Онемелость чувств – это хорошо. Онемелость чувств – это лучше, чем сон. Онемелость чувств – это Бог, восседающий на троне в раю, наполненном ложью.

Улица имела свою собственную темноту, темноту особого рода, словно Господь специально сотворил ее. Ни один из фонарей не горел. Последний был разбит года два назад, никто так и не пришел, чтобы заменить лампу. Жители предпочитали, чтобы таким он и оставался.

Номер 497 был одной из причин. Это было пятиэтажное здание из аристократического бурого песчаника, возрождение Ренессанса. Высокое, черное, набитое тенями. Большинство окон были заколочены досками, декоративная чугунная балюстрада, когда-то поднимавшаяся по ступеням крыльца, давно исчезла, кладка осыпалась. Слова вроде «Ренессанса» и «Возрождения» звучали в районе Бедфорд Стивисент как больная шутка.

Рубен поставил машину прямо напротив. Он вылез и запер ее, стараясь уловить краем глаза признаки какого-либо движения поблизости. Мальчишка наблюдал за ним со ступеней крыльца двумя домами дальше. На вид лет десяти, может быть меньше. Рубен махнул ему рукой, подзывая к себе. Мальчишка долго смотрел на него, раздумывая. Рубен махнул ему еще раз.

С безразличным видом мальчишка отделился от перил, на которые опирался спиной. Язык улицы он знала лучше, чем английский. Он направился к Рубену, вышагивая с важным видом; Он не был ребенком. Детство здесь умирало быстро: детишки становились взрослыми сразу же, как только подрастали достаточно, чтобы красть кошельки, угонять машины, торговать наркотиками или подыскивать клиентов для своих сестер. Некоторые осваивали все это, а то и кое-что похуже, к шести годам.

Мальчишка остановился в паре шагов от Рубена, слегка покачиваясь на носках. Он знал, что Рубен полицейский: белого лица было достаточно. Гражданские не появлялись здесь, за исключением тех, кто впал в отчаяние или заблудился, а Рубен не был похож ни на тех, ни на других.

– Ну?

Рубен достал из кармана десятидолларовую бумажку.

– Она твоя, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты приглядел за моей машиной, чтобы ее никто не трогал. Если с ней будет все в порядке, когда я вернусь, получишь еще два таких. По рукам?

Мальчишка посмотрел на деньги, потом на Рубена, потом снова на деньги.

– Двадцатка сейчас, тридцать после, – сказал он.

Рубен покачал головой:

– Я сюда не торговаться приехал, сынок. Бери или проваливай. Но если я выйду и увижу на машине хотя бы царапину, я вернусь с несколькими друзьями и ты пожалеешь, что не взял деньги.

– У меня тоже есть друзья, мистер.

– У тебя есть дерьмо. Не валяй со мной дурака, сынок. Ты берешь деньги, присматриваешь за машиной, видишь, как я уезжаю с улыбкой на лице, и просыпаешься утром на тридцать долларов богаче. Не говоря уже о ценности моей дружбы. Приведешь своих дружков – не наживешь ничего, кроме больших неприятностей.

Рубену до сих пор было странно разговаривать таким образом с ребенком. Но эти дети учились английскому по телевизору, а манерам – на улице. Вполне могло оказаться, что этот мальчишка уже торговал своим телом и был «звездой» дюжины грязных фильмов для педофилов. Санта-Клаус и добрая фея не фигурировали в его словаре.

Мальчишка колебался еще секунду, потом протянул руку:

– Давай сорок – и договорились.

Рубен снова покачал головой:

– Тридцать пять. Десять сейчас, остальные потом. Я недолго. Считай, что это твой шанс быстро разбогатеть.

Мальчишка поджал губы и сплюнул на землю.

– Вам лучше вернуться побыстрее, мистер. У меня дел полно.

Рубен протянул ему десятку.

– Запомни, – предупредил он, – одна-единственная царапина – и ты увидишь меня еще раз.

– Этого бы мне не хотелось, мистер. Не хотелось бы видеть вас еще раз, никогда.

Рубен повернулся, чтобы идти.

– Эй, мистер. Вам куда?

Рубен ткнул пальцем.

Мальчишка медленно покачал головой:

– Это стрелковый тир, там заряжают без просыпу. Если у вас там друг, уже нет смысла его вытаскивать.

Дверь на улицу была приоткрыта, в этом положении ее удерживала покореженная тележка из супермаркета. Табличка на боку говорила о том, что она прикатила сюда из «Финаста». Рубен оттолкнул ее в сторону и вошел. Вслед за ним внутрь проник резкий порыв ветра, задувая в узкий коридор пыль, мусор, обрывки старых газет.

«Стрелковым тиром» называли место, где наркоманов раскладывали в комнате рядами и кололи одного за другим. Одна игла на пятьдесят, а то и больше человек подряд, пока она не затупится.

Холл, тускло освещенный единственной пыльной лампочкой, был заброшен. В сбитом воздухе вяло колыхался запах застоявшегося пива и свежей мочи. Слева полутемная лестница, спотыкаясь, поднималась через полуосвещенные площадки к высотам, терявшимся в абсолютной темноте. Граффити не давали потрескавшейся штукатурке обвалиться – яркие синие, зеленые и желтые краски на потускневшем буром фоне: перечень забытых имен, выражения любви и ненависти, телефон проститутки, девизы банд, написанные по-французски с ошибками, член с яйцами, женщина с раздвинутыми ногами. Искусство на службе у отчаяния.

Внизу у лестницы стоял человек, сложив руки на груди и опершись мягко выгнутой спиной на ненадежные перила; его лицо пряталось под маской из смятых теней. Он был в дешевом синем костюме и туфлях под Гуччи, маленькие стяжки на их язычках уже почернели от первых кислотных дождей осени.

Рубен знал, зачем он здесь стоял. Это был сторожевой пост на племенной территории, и он был часовым. Там на улицах шла война: американские негры против иммигрантов из Вест-Индии, ямайцы против гаитян, черные против латиноамериканцев. Эта земля была поделена между бандами. А Рубен принадлежал ко всем чужим бандам.

Человек вышел вперед, на несколько шагов, танцующей, как у жиголо, походкой. Его лицо по-прежнему оставалось в тени. Он хорошо знал тени, знал, как входить в них, как двигаться внутри. Рубен уловил отблеск золотой серьги, узкую скулу, царапнутую на мгновение светом, маленькую руку в тесной кожаной перчатке, унизанные золотыми перстнями пальцы.

– Ты кого-то ищешь, Blanc?
– Вопрос был задан медленно и нарочито отчетливо.

Рубен покачал головой:

– Я не хочу неприятностей. Мне кто-то позвонил, попросил приехать сюда. Квартира девятнадцать. Может быть, вы в курсе.

Человек неторопливо вышел в пятно желтого света. В свои лет двадцать пять он был красив, напомажен, уверен в себе. К нему прилип запах дешевого одеколона – тонкая вуаль поверх прячущегося под ней тяжелого запаха пота. Он двигался как человек, который не рассчитывает дожить до тридцати. Не рассчитывает. Да и не очень хочет.

– Тебе нужен кокаин, Blanc?Крэк? Может быть, ты не туда попал. Для тебя здесь очень плохо, очень опасно.

– Мне позвонили. Моей подруге нужна помощь. Она гаитянка, Анжелина Хаммел. Квартира девятнадцать.