Ночь упавшей звезды

– - Я сейчас в тюрьме... видимо, в Сатвере. А ты...
– - я закинула голову, чтобы удержать в глазах подступившие слезы...
– - А ты мне снишься... Хотя это... вовсе не похоже на сон...

Я нежно провела руками по его волосам.

– - Ты ранен...

Одрин вздрагивает и отстраняется, я слышу сдавленный шепот:

– - В тюрьме? Триллве... нет! Я... я приду к тебе, вот только... только выберусь отсюда.

Я помогаю ему подняться, нахожу руку и крепко сжимаю своей, не обращая внимания на проснувшуюся боль в ладони.

– - Я тебя тут не оставлю. Идем... вместе мы найдем дорогу.

– - Идем, -- он послушно берет меня за руку, и мы движемся куда-то навстречу плеску воды.

– - Триллве...
– - снова доносится тихий голос.
– - Береги себя... и его.

– - Его?
– - переспрашиваю я.

– - Ты носишь дитя, девочка. Я только что услышал жизнь в тебе. Ты долго ничего не почувствуешь, он еще слишком мал, но прошу тебя, береги эту жизнь...

Ноги захлюпали по воде, и где-то в тумане и тьме, со стороны реки показался неясный огонек факела.

– - Одрин, я...
– - я переглотнула.
– - Я люблю тебя. Иди. Туда, где свет. Видишь?

И постаралась улыбнуться.

– - Все будет хорошо. Я... мы дождемся тебя, обещаю.

Я, потянувшись, коснулась губами его щеки, легонько подтолкнула:

– - Иди, не медли. Все будет хорошо.

И, закрыв глаза, слушала, как плеском отзываются почти невесомые шаги, исчезая вдали.

Из благодатного тумана меня вырвало внезапно -- ощущением холодной сырой стены у локтя, запахом гнилой соломы и скрежетом отворяемой двери. Разомкнув веки, я увидела брата Дита, лицо которого в пляшущем свете факела выглядело жутковато -- черные запавшие глазницы, резкие тени вокруг носа и рта. Он задвинулся в камеру, одной рукой подталкивая перед собой долговязого мальчика -- служку в серой сутане. Подросток худенькими руками держал перед собой железный поднос, на котором стояла грубо выструганная деревянная кружка и глиняная миска, наполненная чем-то весьма неаппетитным с виду -- то ли жидкой кашей, то ли вязким супом.

– - Ну?
– - выплюнул ордальон, скривившись. Похоже, это "ну" должно было означать заботу о моем самочувствии.

– - Баранки гну, -- я вытерла о штаны неожиданно липкие руки, потом пригляделась и увидела полосы незасохшей крови. При том, что раны на ноге и ладони не кровили и я чувствовала себя отдохнувшей. Откуда это?! Если... если то, что мне только что приснилось, вовсе не было сном...

Я стиснула зубы. Перевела взгляд на испуганного мальчика с подносом. Ох, мягко этот Олав стелет, жестко будет спать. Мысль промелькнула и пропала. Самым важным был для меня Одрин... Если... если он жив.

В дверном проеме показалась чья-то высокая фигура. На мгновение задержавшись на пороге, в камеру с кошачьей грацией скользнул... Алелор? Откинул полу длинного плаща знакомым жестом, и зеленые глаза, сверкнув в свете факела, холодно уставились на меня.

Я окаменела. Сианн... его тоже схватили? Но он не связан и не скован... плащ другой, не тот, в котором он выезжал из Твиллега... впрочем, тот мог испачкаться... Нет, бред полный, это мне снится...

Элвилин слегка повернул голову к ордальону и бросил сквозь зубы:

– - Дит, вы свободны.

Голос был мне незнаком -- резкий, с оттенком металла, он не имел ничего общего с мелодичной речью менестреля. Я разглядела пышную копну длинных смоляных волос, спадавших на спину вошедшему и, нахмурившись, резко села на нарах. Кажется... кажется, это старший сын Одрина, как его, Торус... Бублик... Только в его присутствии мне расхотелось смеяться. Ренегат, прислужник инквизиции... или, даже один из вождей. Вон как Дит рванул из камеры. Ну ладно, послушаем, что мне скажет бастард.

Элвилин приблизился и, небрежно прислонившись плечом к стене, начал с интересом изучать свои ногти, доверительно и вкрадчиво ко мне обращаясь:

– - В нынешнее неспокойное время Орден Божьего суда весьма суров к Давним расам и их приспешникам.... Что ж, -- он вздохнул, смерив меня равнодушным взглядом, -- можете начинать оправдываться, я вас внимательно слушаю.

– - Я не собираюсь оправдываться, -- сказала я негромко.
– - Это вам, если вам угодно, придется доказывать мою вину.

Торус мягко рассмеялся:

– - Очевидное не нуждается в доказательствах, котик. Вас взяли, когда вы вместе с тремя нелюдями напали на ордальонов, помешав их богоугодной миссии. Многих убили. Многих покалечили, -- вкрадчивость и мягкость вдруг слетели с ренегата, подобно легкой шелухе и он, бешено сверкнув глазами, бросил сквозь зубы: -- Кто еще был с вами? Имена!

– - Убивать женщин и детей -- богоугодно? Что ж, тогда я буду против таких угодников, пока могу держать меч. Со мной никого не было. Я сама по себе и сама за себя.

– - Знаете, я очень удивлен, -- сказал Торус доверительно, в одно мгновение снова став доброжелательным и спокойным, -- но час назад до меня дошли слухи, что я на огромном вороном коне, в сопровождении элвилин и симурана напал на отряд наемников Ордена.

– - А разве там не вы были?
– - растянула я губы.
– - Но вы чересчур властны, чтобы я посмела говорить, что вы были при мне.

– - Вот и не смейте, -- кивнул бастард, поджав губы.
– - Итак, расскажете сами? Что за троица с вами была?

– - Но вы там были!
– - я упрямо вскинула голову, стрельнув взглядом в притихшего мальчишку-служку, о котором, похоже, все забыли. Вот и хорошо. Пусть запоминает...

– - Да, разумеется. Летал верхом на сиреневом симуране, -- невозмутимо кивнул Торус.

Мальчик чуть слышно хмыкнул.

– - Я никакого симурана не видела, -- я сжала кулаки и усмехнулась, глядя в прищуренные кошачьи глаза дознавателя.
– - А вот вас помню точно... на вороном коне с сияющим клинком... здорово вы святых рыцарей потоптали... и покромсали тоже... Думаю, даже больше меня.

– - В самом деле?
– - Торус усмехнулся.
– - А волосы у меня, видимо, выросли за час до пояса. Я понял вашу мысль.

– - А я к волосам не присматривалась. И вообще, вы не в моем вкусе, -- я снова легла, уставившись на низкий сырой потолок. Второй раз за сегодня это говорю. Да пошли вы!

Одрин, жив ли ты? Слышишь ли меня? Мне так хотелось снова погрузиться в спасительный туман, хоть краешком глаза увидеть в нем знакомый силуэт, услышать тихий голос моего мевретта. Но вместо этого мне в виски раскаленным прутом вонзался резкий голос его сына: