Ночь в городе
Шрифт:
– Как?!
– воскликнул Реджинальд.
– С какой стати!
– Да вот, пришло как-то в голову. Я же говорю, не следует понимать слова Иоанна буквально - он же то, что видел, описывал теми образами, которые были ему известны. Это как если кто-нибудь попытается говорить по-китайски, не зная звуков языка. Китаец такую речь вряд ли поймет. Например, возьмите вот это место - "И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая ветром, роняет незрелые смоквы свои". Что, здесь имеется в виду бомбардировка? Артобстрел? Страшный Суд, может быть, уже начался и идет, только никто этого не замечает. Все ждут его в каких-то сверхъестественных формах, а собственно, почему? И почему думают, что все это произойдет в один день? Это процесс долгий, только никто Апокалипсис не удосужился толком прочесть. Там же сказано: сначала был этот самый звездопад, потом, э-э, семь ангелов трубили в трубы, отчего проистекали всяческие бедствия, и было это все не сразу, потому что, скажем,
Реджинальд слушал Герца внимательно, Джери блуждал взглядом в пространстве, а Марго так и уставилась Леониду в рот. Она робко спросила:
– Это тот, которого номер 666?
– Нет, это другой, который действует со всею властью первого зверя и заставляет поклоняться первому зверю - типа его заместитель. Или и. о., не знаю. Ну там ещё много всего происходило, но наконец, Ангел, сходящий с неба и имеющий ключ от бездны, берет дракона, змия древнего, который есть, прошу заметить, диавол и сатана, - он поднял вверх указательный палец, - и сковывает его на тысячу лет. А потом, когда эта тысяча лет окончится, сатана будет освобожден из темницы своей и попробует взять реванш, но будет ввергнут в озеро огненное и серное, и будет мучиться и день и ночь, и во веки веков, аминь. После чего произойдет собственно Страшный Суд - судимы будут мертвые сообразно с делами своими и все такое. Итак, от начала всех этих безобразий до ареста сатаны пройдет не менее десяти лет - и потом ещё тысяча лет, о которых вообще ничего не говорится, и только потом мы - те из нас, кто пройдет конкурсный отбор - увидят новое небо, новую землю и все такое. Я, конечно, далек от мысли верить в каждое слово этой древней фантастики, но факты говорят, что мы имеем наступление новой волны мрака и сил зла, перед которой все, что было прежде - ничто.
– И идет она из нашего города, - добавил Реджинальд.
– Чепуха! При чем тут ваш город!
– А вы знаете, что говорят по поводу наших Заброшенных Кварталов? Что там на поверхность Земли выходит шахта из ада, и что там обосновался ваш сатана собственной персоной, готовя наступление сил зла на мир точь-в-точь, как вы говорите.
– Истинная правда, - подтвердила Марго.
– В центре сидит сатана и воет по ночам. И всякую нечисть в город засылает.
– Кто из нас обличит меня в неправде?
– подал голос Джери.
– Да нет, нет, - раздраженно сказал Леонид.
– Все вы тут помешались на своих Заброшенных Кварталах! Просто идет обыкновенное наступление энтропии на порядок.
– Энтропии? Думаете, я знаю, что это такое? Все говорят про энтропию, но никто не потрудился объяснить, в чем она заключается.
– Это элементарно. Попросту говоря, энтропия - это степень беспорядка в системе. Вообще-то термодинамика определяет её совсем по-другому, но для популярного объяснения сойдет и такое. Но главное её свойство - в закрытой системе она неизбежно возрастает, стремясь к некоему максимуму. То есть беспорядок имеет тенденцию к победе над порядком. Вот здесь у вас разупорядоченная область неудержимо наступает на упорядоченную. Конечно, и это можно рассматривать как наступление сил зла.
– Вы персонифицируете зло?
– Как раз наоборот. Это вы верите в дьявола. Я-то как раз считаю, что зло принципиально безлико, мертво, и для своего существования ни в каких дьяволах не нуждается. Зло - это свойство мертвой материи, да если хотите, энтропия - это зло, а зло - это энтропия. Почему? Да поглядите хотя бы на признак "ломать - не делать". Его можно так же легко применить к энтропии и к проявлениям зла; хорошее совершить сложнее, чем плохое, беспорядок создать легко, а порядок навести трудно. Во-вторых, что такое жизнь? Это борьба порядка с энтропией, самоупорядочивающаяся, точнее, самоподдерживающая порядок система. Она черпает энергию от солнца и за счет её поддерживает себя в более-менее упорядоченном состоянии. Когда человек или любое живое существо умирает, энтропия овладевает его телом и превращает сложнейший саморегулирующийся механизм в прах, в ничто. А отчего все зло на Земле проистекает? Не от того ли, что люди боятся смерти, не зная, что ожидает их после нее, и стремятся от жизни урвать побольше удовольствий, более того, чтобы продлить жизнь на ничтожные мгновения, многие сплошь и рядом отправляют в мир иной ближних своих. А добро как раз и начинается, когда презрев возможную смерть, делаешь что-нибудь эдакое хорошее-благородное... Из чего я делаю вывод, что все зло проистекает от наличия энтропии, а так как энтропия присуща материальному миру,
значит, зло присуще материи, и, оставаясь в материальном мире, от него нельзя избавиться. Не знаю, зачем Богу это понадобилось, но он создал мир таким, какой он есть, и к чему все это, мы, наверно, узнаем, только когда попадем на тот свет. Мне иногда кажется, что все эти тайны бытия - почему мир устроен именно так, в чем смысл жизни и все такое - это что-то исключительно простое, но увы, мы как бы видим фрагменты узора, ползая по нему, но не можем понять весь узор - для этого нам надо подняться вверх и окинуть взглядом всю картину. Это что-то очень простое и в то же время абсолютно нам недоступное; как не может четырехмерный предмет существовать в трехмерном мире, так и понимание этой тайны не может вместиться в наш разум. Наши мозги очень ограниченны. Мы как бы разглядываем тень и тщимся получить полное представление о предмете, её создающем.Герц чувствовал, что его язык работает отдельно от него, и он уже начал утрачивать контроль над тем, что говорит - как будто сидит в стороне и наблюдает, как некто от его имени тарахтит без умолку что-то очень интересное, но крайне запутанное и никому, кроме самого говорящего, не понятное - несмотря на то, что его язык с трудом ворочался во рту, и надо было приложить существенное усилие, чтобы заставить его выталкивать наружу слова. Он выпил ещё стакан, чтобы промочить глотку. Марго, сидя рядом с ним, уперлась своей ногой в его щиколотку, и от места прикосновения у Леонида по ноге шел как будто электрический ток. Но Герц и не думал убирать ногу - ему это было приятно.
– Вы верите в тот свет?
– спросил Реджинальд.
– Я не верю, я думаю, что он существует. И вот почему. На мысль о существовании того света наводит эфемерность земного существования - все проходит, все не вечно, все одолевается энтропией. Дружеские связи распадаются, любовь проходит, музыка надоедает, счастливые моменты не повторяются, в конце концов все стареют и умирают, и вообще все хорошие начинания рано или поздно паршивеют. Материя гораздо более эфемерна, чем дух. А крошечные толики счастья, выпадающие иногда в этом мире на нашу долю - не являются ли они слабыми отблесками того, что ожидает нас на том свете? Если того света нет, и души нет, то зачем нужен разум? Как средство выживания? Но амебы тоже прекрасно живут уже много миллиардов лет.
По улице с ревом пронеслась колонна машин.
– Гангстеры поехали кататься, - сказал Реджинальд.
– Они так всегда, на куче черных лимузинов.
Потом из глубины Заброшенных Кварталов понеслись тяжелые ритмичные удары. Дом вибрировал в такт им, дрожали, звеня, бутылки у Эрвина в шкафу, расплескивалось спиртное в рюмках.
– А это ещё что?
– спросил Герц апатично. Он чувствовал себя ужасно пьяным.
Реджинальд сказал:
– Весьма заурядное явление, его даже не называют никак. Ну, скажите, если не дьявол, то кто же ещё производит эти звуки?
– Кто-то производит. Но почему непременно дьявол?
– Ну, пусть инопланетяне.
– Еще лучше. Нет, уж лучше дьявол.
Повернув глаза к двери, он увидел, что в помещение из темноты ночи вошли, держась за руки, две маленькие фигуры. Это были двое детей - мальчик и девочка; мальчику было, пожалуй, лет девять, девочке - лет двенадцать, но они были почти одного роста. Только странное, не по-детски серьезное выражение их больших глаз сбивало с толку, и возникала мысль, что они гораздо старше. Они были одеты в ветхую, но чистую и аккуратно починенную одежду. Почти бесшумно, все так же держась за руки, не говоря ни одного слова и даже не раскрывая ртов, они прошли по всему залу, задерживаясь у каждого столика и оглядывая сидящих своими пугающе серьезными немигающими глазами.
– Кто это?
– тихо спросил Герц. Ему стало страшно и странно, как будто посреди жары кто-то окатил его ведром холодной воды. Секунду спустя он понял, что больше всего поразило его в облике этих детей: их взрослые, широко раскрытые глаза ни разу не мигнули.
– Ночные дети, - сказал Реджинальд. Дети подошли к стойке, и Эрвин взял их за руки, отвел за стоящий в углу столик и поставил перед ними тарелку с какой-то едой. Молча и бесшумно дети стали есть, аккуратно подбирая крошки.
– Появляются из ночи, как из тьмы выныривают, - рассказывал Реджинальд.
– Приходят, съедят что-нибудь и, ни слова не говоря, уходят опять. Никто не знает, кто они и откуда. Одни в лохмотьях, другие в приличной одежде. У них только у всех взгляд один и тот же - по нему их и узнают.
– Да, - сказал Герц.
– В их взгляде запечатлен весь ужас ночи.
Он хотел сказать всего лишь парадоксальное замечание, но сказав, понял, что был совершенно прав, и его даже передернуло. Сейчас ему казалось, что ничего более непонятного и пугающего, чем эти дети, он до сих пор в городе не видел.
Несколько минут он молчал, вслушиваясь в звуки ночной жизни - где-то вдали опять выстрелы и сдавленный вопль - потом снова взглянул в тот угол, где сидели "ночные дети" - но их там уже не было. Они ушли и исчезли во мраке так же бесшумно, как и появились. Осталась только тарелка, вылизанная до блеска, так что казалось, что с неё и не ел никто. Он ещё помолчал, а потом сказал: