Ночь в Кэмп Дэвиде

— Вы правы. Но почему он больше никому не рассказывал об этом?

— А откуда вы знаете? Он, может, и говорил кому-нибудь, да только нам с вами об этом ничего не известно.

— То же самое можно сказать и обо всей этой истории в целом. У нас большое правительство, с десяток людей могут подозревать, что с президентом не всё ладно, но поскольку эти разрозненные доказательства не складываются вместе, то отдельные инциденты для них ничего не значат. Послушайте, Сид, вы должны повторить ваш рассказ той группе, которая собиралась у Каванога. Мне они не доверили, но вам, конечно, поверят. Откровенно говоря, у меня такое чувство, что они убеждены, будто помутился именно мой разум!

— Вполне их понимаю, — сказал Карпер. — Кто добровольно поверит, что президент Соединённых Штатов безумен?

— В таком случае разве не будет разумнее и проще собрать всю эту группу снова? Ведь в Вашингтоне вы обладаете большим весом, Сид!

— Не знаю, как это можно будет осуществить. Во-первых, нельзя забывать о секретности. К плану «Кактус» имеют допуск только наиболее засекреченные сотрудники, а Каваног, Галлион и Одлум, как я знаю, такого допуска не имеют. Как же мне в таком случае рассказывать им о проекте «Кактус?» И потом, тот инцидент с Уреем произошёл почти полгода назад. По-моему, в гораздо большей степени его изобличают слова, сказанные им три недели назад, о том, что комиссия «Кактус» присоединилась к заговору и хочет его погубить. Но ведь даже об этом я не могу рассказать, не посвятив их в факт существования проекта «Кактус».

— А что если вам переговорить с О’Мэлли? Вы смогли бы заставить его собрать кабинет и приступить к официальной процедуре замещения президента, не способного управлять страной.

Карпер покачал головой:

— Опять же руки у нас связаны секретностью. В кабинете ведь ничего не удержится, он протекает, как худое сито. С таким же успехом можно позвонить во все газеты. — Карпер задумался. — Нет, Джим, ваш первый вариант всё-таки лучше. Но прежде чем встретиться с ними, нам придётся запастись более убедительными доказательствами. Упрекать их за недоверчивость, в сущности, нельзя. Они ведь не испытывали на себе ярости Холленбаха, откуда им понять, что чувствуешь в такие моменты! Нам необходимо собрать больше подтверждающих данных, Джим!

Оба замолчали. Карпер рассеянно грыз зубочистку, а Джим тёр переносицу:

— Но где мы добудем такие данные? Ведь не можем же мы ходить по улицам и спрашивать людей, нормален президент или нет!

Опять наступило молчание. Проблема оставалась неразрешимой.

— Его личный врач! — воскликнул наконец Карпер. — Я не уверен, что это много нам даст, но я считаю, что нам прежде всего следует договориться о встрече с генералом Леппертом.

Маквейг задумался. Бригадный генерал Морис Лепперт был введён в Белый дом Холленбахом и исключительно ему обязан своей должностью личного врача президента США. Это был унылый и измождённого вида человек, который лишь изредка появлялся в обществе и наотрез отказывался обсуждать с репортёрами состояние здоровья президента Холленбаха, ограничиваясь ежегодными рапортами, заполненными исключительно голой статистикой о давлении крови, содержании холестерина и частоте биения пульса.

— Подумайте сами, — продолжал Карпер, — ведь если президент болен, то не может его личный врач даже не подозревать об этом. Я и раньше додумывал о том, чтобы проконсультироваться с ним, но один я не имел для этого достаточного предлога. Теперь нас двое, и, если использовать занимаемое нами положение, мы можем всегда оправдать нашу любознательность, сославшись на какой-нибудь секретный аспект «Кактуса». Придётся проявить немалую находчивость, но игра стоит свеч!

— Хорошо, давайте встретимся с Леппертом. А когда?

— Чем скорее, тем лучше. Вас устраивает сегодня в четыре тридцать, если он только согласится принять нас в это время?

— Вы созвонитесь с ним сами, а потом известите меня. Я приду.

Карпер поднялся, и Джим последовал его примеру. Стоя посреди кабинета, они молча пожали друг другу руки и вместе направились к двери.

— Как вы думаете, Джим, чем, по-вашему, болен Марк?

— У меня сложилось впечатление, что он параноик.

— В точности мой диагноз. Посмотрим, что нам удастся вытянуть из врача.

Они снова попрощались, после чего Карпер вышел из кабинета и быстро зашагал по коридору.

ГЛАВА 15. СЕИБРУК-КОЛЛЕДЖ

В тот самый четверг, когда министр обороны Сидней Карпер разговаривал с сенатором Маквейгом, Марк Холленбах-младший, которому недавно исполнился двадцать один год, со вздохом откинулся на спинку старого кресла в своей комнате на последнем этаже общежития Йельского университета. На Марке были спортивные брюки цвета хаки, вывернутый наизнанку свитер с пушистым воротом, на спине которого просвечивала эмблема университета — первая буква названия. На ногах — толстые шерстяные носки и спортивные туфли.

По неписаному закону студенты Йельского университета никогда не носили свитер эмблемой наружу. Всякая крикливость считалась тут неприличной, от неё слишком попахивало штатом Огайо. По терминологии йельских студентов, это был «не шик». Но с другой стороны, совершенно естественно желать, чтобы окружающие не забывали о том, что человек уже третий год играет правым крайним в сборной университета, особенно если он — сын самого президента США, что создаёт на поле невообразимые помехи психологического характера. Может, судья намеренно его не штрафует? И, может, защитник, который сломал ему ребро, просто надеялся сделать себе на этом рекламу? И почему именно ему предоставили право последнего штрафного удара в игре против сборной Гарварда? Марк сам чувствовал, что до правды ему никогда не докопаться. Но какова бы ни была эта правда, нельзя было позволить, чтобы свитер выдавал его с головой и все видели, как он гордится тем, что играет в составе сборной! Вот поэтому-то он и вывернул свитер наизнанку и притворялся, что не испытывает никаких иллюзий по поводу преходящей славы.

Манерами и привычками Марк-младший нисколько не отличался от своего сожителя по комнате, Пейстера, из города Сарагоссы в штате Техас, по прозвищу «Маленький док». Он почти не отличался и от всех остальных студентов Сей-брук-колледжа — разве только тем, что в соседней комнате всегда находился агент Секретной службы, который провожал Марка на занятия и всегда поодаль следовал за ним, куда бы он ни шёл.

Марк-младший был очень похож на отца. Такое же энергичное, продолговатое лицо, так же коротко подстрижены волосы. Но ростом он был повыше — шесть футов и два дюйма, и мускулы у него были упругие и крепкие. Марк восхищался отцом, и на крышке проигрывателя, чуть прикрытая двумя теннисными ракетками, всегда красовалась вставленная в рамку фотография президента Холленбаха, где тот был изображён принимающим присягу на ступенях Капитолия. Марк с наслаждением обсуждал с отцом вопросы текущей политики и в общем ладил со «стариком», но наотрез отказывался следовать настойчивым призывам своего отца к совершенству. Совершенство, по его глубокому убеждению, было, как и всё прочее, хорошо в умеренных дозах. Пусть даже человек и посвятил всего себя самосовершенствованию, чрезмерная трепотня об этом только портила весь эффект. Это тоже был «не шик».

Итак, Марк-младший сидел в глубоком кожаном кресле, пыльная ручка которого ещё хранила отпечатки ног «Маленького дока», провозглашавшего вчера оттуда тост в честь вина, женщин и путешествий. Положив ноги на сиденье другого кресла, Марк читал письмо, написанное на бледнозелёном бланке Белого дома. Кончив читать, он нахмурился, скомкал письмо и швырнул его в мусорную корзину. Скомканный шар, не долетев до цели, упал на пол. С минуту Марк сидел, уставясь на письмо, потом поднял его, разгладил и, аккуратно сложив, сунул в задний карман брюк. Затем подошёл к окну и принялся глазеть на бейсбол. Примостившись на лежавшей на подоконнике подушке, он извлёк из кармана письмо и медленно перечёл его в третий раз. Потом сунул письмо опять в карман, подойдя к телефону, позвонил на станцию и попросил соединить его с Белым домом, с миссис Эвелин Холленбах.

Когда мать подошла к телефону, между ними произошёл обычный короткий разговор — бесплодная попытка найти общий язык, весьма характерная для всех близких родственников, относящихся к разным поколениям и полу. Эвелин Холленбах любила сына, но никогда не могла точно сказать, чего можно ожидать от него в следующий момент и почему; Марк тоже любил мать, но не интересовался её миром и не понимал его.

— Скажи, мам, — спросил он наконец, — как себя чувствует папа?

— Превосходно. Ты ведь знаешь отца! Конечно, слишком много работает, как мотор на всех цилиндрах. Но разве его остановишь? Он этим живёт. А почему ты об этом спрашиваешь?