Ночь в Кэмп Дэвиде

— Я кое-что почитал, изучил и пришёл к выводу, что я действительно не всегда поступал нормально, если только это правильный термин. Я не виню генерала Лепперта за то, что от его внимания ускользнули дефекты моей психики, — во время его посещений я как раз чувствовал себя превосходно. Но как бы ни называлось моё состояние, я совершенно уверен, что оно у меня было временным.

Неужели это правда, думал Маквейг. Ведь за исключением одного момента, Холленбах сегодня ведёт себя так нормально, так естественно, что не поверить ему трудно. Однако Гриском, самый близкий друг президента здесь, в комнате, был, по-видимому, не убеждён. Он насмешливо наклонил голову набок и смотрел на президента с загадочной улыбкой, словно перед ним стоял свидетель, который раскрыл на суде не всю правду. Карпер сидел в кресле, не спуская с президента сурового и пристального взгляда. Лицо его словно застыло.

— Но за последнее время, джентльмены, — продолжал Холленбах, — со мной произошло нечто более серьёзное.

Присутствующий среди вас доктор Липперт уже вероятно сообщил, вам, что я иногда обращался к нему с жалобами на перебои сердца. За последнее время эти перебои усилились. Временами я даже испытываю острую боль. Таким образом, чтобы как-то закончить всю эту некрасивую историю, я должен сказать вам, что моё сердце меня очень тревожит.

Генерал Лепперт с удивлением воззрился на президента, остальные сидели с каменными лицами, напряжённо ожидая дальнейших слов президента.

— В результате я решил отложить совещание с Зучеком. Завтра в девять часов утра — или, точнее, сегодня — я намерен созвать пресс-конференцию и заявить об этом публично. И ради спокойствия всех здесь присутствующих я намерен объявить на ней, что решил уйти в долговременный отпуск.

Молчание в комнате стало тягостным. Снаружи послышался скрип шин какого-то запоздалого автомобиля, промчавшегося по Оу-стрит. Фары его стремительно пробежали по окнам, как вспышка прожектора.

Одлум, Галлион и Никольсон взирали на Холленбаха с удивлением, но на лицах их можно было прочитать облегчение, они очевидно приветствовали любое компромиссное решение, только бы покончить с «некрасивой историей». Бразерс, как всегда нейтральный и непроницаемый, вообще не обнаружил на своём лице никакого чувства. Каваног, Карпер, Гриском и Маквейг обменивались беспокойными взглядами. О’Мэлли жевал сигару и хмуро соображал, что будет означать для него этот неожиданный уход президента в долгосрочный отпуск. Гриском посмотрел было наверх, в направлении спальни, где спал молодой Марк, но Карпер перехватил его взгляд и отрицательно покачал головой.

— Я считаю, мистер президент, — наконец выдавил из себя Никольсон, — что это мудрое и патриотическое решение. Пока вы будете отдыхать, мы будем смотреть в оба и стараться не слишком вас беспокоить. В одном только я совершенно уверен, мистер президент: вы так же нормальны, как я сам.

Джим заметил на лице Холленбаха усмешку и понял, что тот тоже оценил юмор положения.

— А насколько нормальны вы, Ник? Ладно, не будем больше путаться, речь идёт о моём больном сердце. И мне хочется надеяться, джентльмены, что после моего завтрашнего заявления на пресс-конференции у вас не возникнет надобности обнародовать другие обсуждавшиеся здесь темы?

— Не беспокойтесь, мистер президент, мы всё сохраним в тайне, — отозвался Фред Одлум.

Гриском внимательно посмотрел на врача Белого дома:

— А вы что скажете, Лепперт? Вы согласны, что президент поступает правильно?

— Человек, у которого начинает пошаливать сердце, должен постепенно сокращать свою деятельность. Продолжать работать на такой головокружительной скорости в таком страшном напряжении означало бы просто испытывать судьбу! Я уже давно убеждал президента взять отпуск.

Все стояли в неловких позах, словно актёры, утомлённые затянувшейся репетицией. Никольсон шагнул к президенту и, схватив его за руку, крепко её пожал:

— От души желаю вам хорошо отдохнуть и набраться сил! Вы приняли мудрое решение, мистер президент!

— Гораздо более мудрое, чем вы подозреваете, Ник, — ответил Холленбах.

Каждый по очереди подходил к президенту и пожимал ему руку. Когда очередь дошла до Джима, он почувствовал себя смущённым и виноватым. Что могла изменить эта отсрочка? Холленбах улыбнулся и протянул сенатору серебряную авторучку:

— Возьмите её себе, Джим, — сказал он тихо. — Пусть она останется у вас на память о днях, которые могли настать… Если бы не они… — Президент смотрел на Джима остановившимся взглядом.

— Они?..

— Вы знаете, о ком я говорю, Джим, — прошептал Холленбах. — Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Просто смотрите на неё иногда и вспоминайте, что из нас с вами могла бы получиться неплохая упряжка!

У Джима навернулись слёзы, он был слишком взволнован и не мог найти подходящих слов.

— Благодарю вас, сэр! — только и нашёлся он.

Вдруг Холленбах выпрямился и бодро, заразительно улыбнулся.

— А ну, веселее, джентльмены, — добродушно сказал он окружившим его людям. — Что это у вас такой вид, словно у похоронной команды! Америка — великая страна! Она всех нас переживёт. Боже мой, да ведь уже скоро пять утра! Мне пора идти. Пошли, Пат. Поедем вместе в Белый дом. Раз вы будете замещать меня во время отпуска, то мне надо сразу же коротко ввести вас в курс некоторых дел.

Поддерживая за локоть Пата О’Мэлли, президент покинул гостиную. Они вышли на улицу и вместе с тремя агентами Секретной службы забрались в длинный сверкающий лимузин Белого дома. Все оставшиеся столпились на крыльце, молча глядя на отъезжающих. Утренний воздух был прохладен и покалывал кожу. Небо прорезал первый луч наступающего дня. Марк Холленбах ещё раз махнул всем рукой, и машина скрылась в молочном утреннем тумане.

ГЛАВА 19. СЕРДЦЕ ПРЕЗИДЕНТА

Когда лимузин Сиднея Карпера остановился на гравиевой дорожке перед домом Маквейга, было ещё начало девятого. Джим только что вышел из спальни, сонно моргая и протирая глаза. Ему удалось поспать только два часа, и он ещё плохо соображал. Чинки собирала в прихожей учебники и, заслышав его шаги, громко крикнула:

— Эй, пап! Ты только взгляни, какая шикарная машина подкатила.

Она вылетела на крыльцо в свежем полотняном платьице. Волосы её были аккуратно перетянуты лентой, в руке она держала набитую учебниками сумку. Из автомобиля неуклюже вылез Карпер:

— Доброе утро, барышня!

— Доброе утро, сэр! Теперь все приходят и уходят только либо очень поздно, либо очень рано. У нас что — кризис?

На востоке уже ярко светило солнце, и Карпер чувствовал, как на лбу у него собираются мелкие капельки пота. В столице и в Вирджинии апрельский денёк обещал быть жарким.

Карпер устало улыбнулся:

— Не больше чем всегда, насколько мне известно.

— Значит, всё в порядке. Так я и скажу на уроке гражданского права.

И Чинки побежала к шоссе на остановку школьного автобуса. Она изо всех сил размахивала сумкой и напевала свой излюбленный мотив из альбома знаменитого Порки Джонса.