Ночь Веды

Иван оглянулся, будто заново увидел безмолвную деревню с пустыми улицами, залитыми холодным голубым светом... Так не настоящая это деревня, а его, Ивана, суть? Он создал сей мертвый мир? Иван вздрогнул от холода, который вдруг ощутил внутри себя.

– Да, согреться здесь нечем, - подтвердила Алена.
– Единственное покой, может, пока еще имеется здесь, его ты еще можешь найти.

– Почему - пока?

– Потому, что злая совесть - худший из палачей.

– Что говоришь, ты, Алена?! Неужто совесть будет казнить меня за то, что воздам злодеям по злодейству их?

– Да неужто дело, порожденное ненавистью, кипением мутных страстей будет в согласии с совестью? Ты выбрал себе в опоры ненависть. Подумал, что любовь умерла навеки, а она только больна была, горем тяжким больна. Ты сам добил ее, когда стал рoстить и лелеять мечту о мести в душе своей. Любовь и ненависть рядом жить не могут. Но из души, покинутой любовью, уходит Бог...

– Алена, замолчи!

– Иванко, - голос Алены стал тих, полон сочувствия и любви, - желанный мой, ты мог бы пройти этим путем. Но теперь ты знаешь, он обманный. Ты ждал покоя в конце его, но его там нет. Там - еще худшие муки.

Она взяла руку Ивана, потерлась о нее своей щекой.

– Хочешь, уйдем отсюда?

– Да, - потеряно выговорил Иван.

И сейчас же ночь задышала теплом, обступила темнотой. Но не пустотой ночной сумрак был наполнен живыми запахами, звуками. Иван повел глазами удивленно и увидел лунную дорожку на воде, темные заросли камышей.

– Теперь ты дома, - подтвердила его догадку Алена.

– Никогда не знал, что ночь такая живая... и так многозвучна...
– чуть улыбнулся Иван, вслушиваясь в тихий плеск воды меж камышиных стеблей, в голоса лягушек, в далекий собачий лай, в неясные вздохи ветра...

– Только... дома ли? Сейчас ведь осень на дворе, ночи прохладны. А эта - летняя совсем, воздух парной.

– Сон, что волшебство. Ему законов нету, все дозволено. Зачем нам осень? И так душе студено.

Иван обернулся к Алене, медленно провел по ее волосам, по плечам:

– Выходит, вот этим мне и жить теперь? Снами, обманами? День торопить в ожидании ночи?

– Не спеши, Иванко. Я воротилась, потому что узнала... как поломала твою жизнь, сама того не ведая. Вернулась, чтоб выправить.
– Алена положила ладошку на губы Ивану, упреждая готовый вопрос.
– Знаю, знаю, что не ответила тебе, а только больше запутала. Но не торопись спрашивать, придет время, все станет ясно. Сейчас же пока одного от тебя хочу - поскорее душой выздоравливай, отыщи себя, прежнего. Только это и важно сейчас.

Иван рассмеялся, целуя Аленину ладонь, обнял:

– Обещаю слушаться тебя и все исполнять немедля!

Глаза Алены засветились ответной улыбкой - наконец-то увидела она в Иване прежнего Иванко...

Глава сороковая,

в которой происходит разговор на груде сена,

для козы кошенного

Под ногами громко зашелестело, и Иван споткнулся о груду сухой травы.

– Откуда она здесь?
– удивился он.

– Так ты сам и накосил! Козу завести собирался, - смеясь, напомнила Алена.

– Уж ни та ли это ночь, когда сидели мы здесь с тобою, а потом... Ярин...

– Та. Только без "потом". Мы больше не впустим злое в нашу жизнь.

– "В нашу жизнь"! Как же мне по сердцу слова такие!
– Запутавшись в длинных сухих стеблях, он повалился в сено, увлекая Алену.

Потом, когда Алена сидела, прислонившись спиной к груди Ивана, согретая кольцом его рук, она проговорила, глядя на серебристую дорожку, которая, казалось, бежит далеко-далеко:

– Знаешь, Иванко, а я ведь вот только недавно поняла, за что полюбила тебя с первой же встречи.

– А я и доселе не понял - за что ты меня, дурня неуклюжего, полюбила.

Алена запрокинула голову, ласково потерлась о его шею.

– Никакой ты не дурень. Так вот, я тогда, сама того не ведая, талант в тебе угадала.

– О! Это какой же? Я и то никаких особых талантов за собой не знаю!

– Ты умеешь пробудить в человеке его доброту, красоту, честь... Умеешь подать это в сердце встречного. Оттого и люб ты людям, что умеешь сделать их лучше. Оттого и Ярин невзлюбил тебя с первой встречи - ты был во всем ему противоположен. Больше январский день и летняя жара схожи, чем ты и он.

– Ну-у...
– протянул Иван.
– Какой же это талант?

– Нет, уж ты поверь мне, Иванко - очень редкий талант. Ведь ценность каждого дня человеческой жизни лишь тем измеряется, сколько нитей любви он выткал в этот день и протянул между людьми. Большинство же наоборот, не спешат плести драгоценные нити, - ждут, когда их оплетут этими золотыми нитями, обогреют.

– Но ведь есть и другие ценности в жизни у человека!

– Какие?

– Да мало ли! Дело человека. Семья, дети.

– Дело ценно тогда только, коль от него другим радость. А для этого мастер должен и дело свое любить, и людей, для кого он трудится. Любить! И семья любовью стоит, иначе никакая она не семья. Дети? А как же! Только ведь и злодей всякий отца с матерью имеет. Да велика ли честь им от такого? Дите не только родить надо, важнее уметь Бога вложить в сердце его, прoростить Любовь. Это великий труд человеческого пути, Иванко.

– Ишь ты! Выходит, все к любви сходится?
– задумчиво проговорил Иван.

– Бог есть Любовь.

– Знаю, так в Книге Книг сказано. Но я никогда не думал об этом вот так, как ты говоришь...

– Теперь веришь, что твой талант редкостный?

– Да нету у меня его, Алена! Это ты придумала.

Повернулась к нему Алена, обвила за шею руками:

– Есть.
– "И я... или Веда, неважно - распорядились твой судьбой, взяли от тебя, что требовалось, а потом выкинули за ненадобностью - живи, коль сможешь. Походя сокровища души твоей, Богом щедро данные, небрежно рассыпали".
– Есть, Иванко. И я не дам тебе так торовато им распорядиться, сгубить.

– Как же я его гублю?

– Вот тебе раз! А что ж ты делаешь, если в сердце твоем сейчас ничего кроме ненависти нет?!

– Ах, вот ты про что... Будь по твоему, не стану я их трогать, - угрюмо проговорил Иван.

– Я знаю. Только я сейчас не про то.

– Тогда про что же?

– Хочу, чтоб снова вернулась любовь в твое сердце, хоть и обагрено оно страданием.

– Это не трудно, когда ты опять со мной.

– Тогда почему проклинал ты день, и бесконечным показался он тебе? И солнце возненавидел, и свет дневной - разве это ты, Иванко?