Ночь Ягуара

Он крепко держал Амелию за руку, хотя детишек тут было полно и бегали они свободно. И вообще, как и должно быть в храме, здесь находились люди всех возрастов и цветов кожи, хотя в кубинской общине преобладали темные оттенки.

– Смотри, abuela! – воскликнула Амелия и, вырвавшись, побежала к бабушке.

Пазу нравилось видеть их обеих вместе из-за выражения, которое появлялось на лице его матери, когда она обнимала свою nieta, внучку. Это была безудержная радость, которую он не видел на ее лице в дни своего детства.

Раньше он в такие моменты ощущал обиду, но это осталось в прошлом. Теперь все это уже не имело значения, пусть даже его жена-психоаналитик придерживается другого мнения. Теперь часть этой радости даже передавалась ему. Миссис Паз обняла его, расцеловала в обе щеки и улыбнулась, показав золотые зубы.

– Ты привез ее, – сказала миссис Паз.

– Конечно, почему бы и нет? – отозвался он, хотя этот вопрос имел реальный ответ, который они оба знали.

– Спасибо, – сказала она, и Паз едва не разинул рот от удивления.

На его памяти это был первый случай, когда у матери нашлись для него слова благодарности.

Бабушка и ребенок двигались через толпу, принимая теплые приветствия. Паз шел за ними следом, чувствуя некоторую растерянность, но и облегчение, словно с души у него свалилась давняя тяжесть. Девочка, конечно, росла в любви и знала, что такое похвала, но дома ее всегда хвалили за что-то, за какие-то заслуги и достижения. В центре восхищенного внимания такого множества людей она оказалась впервые и раскраснелась от радостного смущения.

У Паза возникло чувство, что бабушка подготовила такую встречу, желая похвастаться перед членами общины своей чудесной малышкой. «А почему бы и нет? – подумал он. – У нее была нелегкая жизнь, и уж эту маленькую радость она заслужила». Казалось, здесь его мать претерпевает преображение из строгого фельдмаршала ресторана и хозяйки дома его детства совсем в другую женщину. Не в первый раз Паз призадумался, почему она не воспитала его в духе сантерии. Очевидно, возраст этому не преграда, это было видно по присутствию здесь множества детей. И снова он подавил обиду.

Они приблизились к святилищу – палатке из желтого и зеленого шелка, заключавшей в себе приземистый цилиндр, покрытый атласной парчой тех же тонов – fundamentos, то есть сакральных ритуальных цветов Ифа-Орунимила. Вокруг святилища горели дюжины свечей, пол в несколько слоев был усыпан ямсом и кокосовыми орехами. Амелии разрешили добавить к подношениям свою порцию ямса, после чего отвели посмотреть на огромный, как на свадьбе, многоярусный торт с выполненной глазурью надписью «Маферефун Орунимила».

– Это торт на день рождения, да?

– Да, в каком-то смысле, – ответила миссис Паз. – В этот праздничный день мы благодарим Орунимила и воздаем ему хвалу. Видишь, здесь так и написано «Хвала Орунимила», на лукуми.

– А можем мы его съесть?

– Потом, дорогая. Сначала нам нужно увидеть нашего бабалаво. Запомни, детка, он очень святой человек, так что, когда мы встречаем его, мы кланяемся и говорим: «Ибору ибойа ибочиче».

Они повторяют несколько раз эту фразу, а потом проталкиваются через плотную толпу к тому месту, где на простом плетеном кресле сидит Педро Ортис, бабалаво. Миссис Паз и Амелия опустились на колени и произнесли на искаженном языке йоруба, который кубинцы называли лукуми: «Да примет Ифа это приношение». Миссис Паз представила Амелию сантеро – Паз наблюдал это с близкого расстояния. Ортис был худощавым мужчиной с дубленой кожей, окладистой черной, чуть тронутой сединой, бородой и большими темными глазами, которые казались сплошными зрачками. Он обнял и миссис Паз, и Амелию, а потом посмотрел через головы собравшихся прямо на Паза, и у того появилось ощущение, будто бабалаво прекрасно знает, о чем он думает. Интересно, что Паз ожидал этого, и это ничуть его не беспокоило. Да, странные события происходят и, видимо, будут происходить. Это всегда было частью его жизни, а теперь, похоже, станет частью жизни и его дочери.

Его мать знаками приглашала его подойти к ней. Ортис встал и покачал головой, очевидно, не ожидая от этого квазиагностика подобающего поклона.

– Он согласился призвать Ифа для Амелии, – сказала миссис Паз. – Это очень важно. Но ты ее отец, и требуется твое согласие.

– Ну ладно. А что будет?

– Ты просто согласись! – резко бросила она.

– Хорошо, мама. Это твое шоу, я тебе доверяю.

Едва эти слова слетели с его губ, как он понял – так оно и есть.

Ортис повел их в маленькую комнату в задней части дома, где находились вазы с тропическими цветами и подносы с фруктами, а на стенах были изображения различных ориша. Ифа в облике святого Франциска, Шанго в виде святой Барбары, Бабалуайе в обличье святого Лазаря и другие. В одном углу стояла статуя в полный рост святой Каридад, покровительницы Кубы, а почти всю другую стену занимал большой застекленный шкаф из красного дерева, канистиллеро, хранилище священных реликвий. Единственными другими предметами обстановки были складной стол для игры в бридж с круглой деревянной шкатулкой, стоявшей посередине, и четырьмя стоявшими вокруг стульями с прямыми спинками. Ортис сел на один из них и подождал, пока усядутся остальные.

– Ты знаешь, – сказал он, взглянув Пазу в глаза, – обычно мы не просим Ифа предсказывать судьбу детей. Их будущее пока сформировано в столь малой степени, что расспросы о нем можно счесть неуважением. В каком-то смысле их маленькие духи все еще содержатся в руках их предков, таких как ты сам и Йетунде.

Тут Ортис мимолетно улыбнулся миссис Паз, а та, услышав свое культовое имя, тоже улыбнулась.

– И конечно, матери ребенка. Таким образом, то, что я сделаю, – это спрошу Ифа о тебе самом, спрошу, есть ли что-то, что нужно сделать или не делать ради ребенка. Это непросто, но я согласился из любви и уважения, которые питаю к Йетунде. Сейчас мне нужно, чтобы ты дал мне пять долларов и двадцать пять центов.

– Ладно, – пробормотал Паз, – пятерка и четвертак. Бери.

Он вручил жрецу банкноту и монету. Ортис завернул монетку в банкноту мудреным, похожим на оригами, способом, порылся в шкатулке на столе, извлек оттуда цепочку из фрагментов черепашьего панциря, скрепленных латунными звеньями, а также самые заурядные, какими торгуют на каждом углу, блокнот и карандаш. Откуда-то из памяти выплыло слово «опеле». Слово знакомое, и черепаховую цепочку Паз раньше видел, но не сам ритуал в действии.

Ортис прикоснулся завернутыми в банкноту монетами к центру опеле, потом прижал их ко лбу, груди, рукам и плечам Паза, проделал то же самое с Амелией, положил деньги в шкатулку, несколько минут монотонно бубнил заклинания, приподнял цепочку и с легким звоном опустил ее на стол.

Затем бабалаво внимательно изучил линию скорлупок, отмечая, какие упали вверх выпуклой стороной, а какие – вогнутой. Паз знал – это способ, которым Ифа говорит с людьми.

На вырванном из блокнота листке бумаги Ортис делал карандашные пометки: вертикальными черточками отмечал скорлупки, упавшие выпуклой стороной, кружками – вогнутой. Получилось две колонки из четырех отметин. Он изучил их, нахмурился, взглянул на Паза, нахмурился еще больше, посмотрел на Амелию, тихонько хмыкнул и неожиданно спросил Паза, есть ли у него собака.

– Собака? Нет, собаки у нас нет. У нас есть кошка.

Ортис покачал головой.

– Нет, это должна быть большая собака или… что-то похожее. Может, у соседей есть подобное животное?

– Есть пудель, через дом. А почему ты спрашиваешь об этом?

– Потому что… хм, это очень странно, очень странно. Я проделываю это на протяжении сорока лет и не припомню, чтобы ориша посылал такой знак. Ты ведь знаешь, этот обряд родился в Африке, и в нем сохраняются знаки, указывающие на то, что случается там, а у нас нет. Ну, например, наши посевы не поедает саранча, мы не вымениваем жен на коров. Очень странно.